Бахтияр Тузмухамедов
Ракеты, которые оказались на Кубе, показывали на параде 7 ноября 1962 года. Фото РИА Новости
7 ноября 1962 года мы с отцом собирались на Красную площадь. Отец, активный лектор всесоюзного общества «Знание», в качестве поощрения получил пропуск на трибуну между Мавзолеем и Никольской башней Кремля, откуда мы наблюдали за военным парадом. Перед тем как выйти из дома, он сказал: «Ты уже взрослый и должен знать: несколько дней назад могла начаться большая война».
Я учился в первом классе и вообще-то слышал, что война не обошла нашу семью, лишь много позже узнав, что один дед повоевал под Москвой в народном ополчении, прежде чем был отозван, поскольку знал фарси, а Красная армия вошла в Иран. Второй дед, призванный из родного Ташкента, литератор и член-корреспондент только что образованной Академии наук Узбекистана, оставил дома жену и трех малолетних детей, с войны не вернулся.
И все же война казалась игрой, основанной на впечатлениях от кинофильмов и детских книжек, между тем интонация отца к забаве вовсе не располагала. Он хорошо владел английским и помимо чтения советских газет слушал «вражеские голоса» на языке оригинала, которые глушились не столь усердно, как русскоязычное вещание. Не зная всех деталей, он представлял себе подоплеку и общий ход событий и понимал возможные последствия того, что вошло в историю под названием «Карибский кризис».
Не припомню, чтобы на занятиях в МГИМО, где я учился в 1972–1977 годах, нам в деталях рассказывали о событиях конца октября 1962 года, но на память приходит забавный эпизод: на организованной институтом международной молодежной конференции на русском языке выступала студентка из тогда еще дружественной Польши, то и дело упоминая «кубаньский» кризис (kubański kryzys), что вызывало оживление в советской части аудитории.
Длительность того кризиса в среде экспертов принято исчислять тринадцатью днями, возможно, с легкой руки Роберта Кеннеди, бывшего не только конфидентом своего брата-президента, но и членом кабинета и оставившего мемуары под названием «Тринадцать дней. Воспоминания о кубинском ракетном кризисе», а возможно, и под впечатлением от фильма «Тринадцать дней» с Кевином Костнером в главной роли. Но прелюдия кризиса пришлась на сентябрь 1962 года, когда на Кубе началась разгрузка советских ракет средней дальности, а предпосылки к нему возникли в 1961 году, когда под боком у СССР в Турции объявились американские ракеты «Юпитер», достававшие до Москвы, а на самой Кубе с треском провалилась организованная администрацией Джона Кеннеди высадка антикастровского десанта. Тринадцать же дней – это период наивысшего обострения, начавшийся 16 октября, когда на рабочий стол президента США легли материалы аэрофотосъемки (впрочем, по версии Пьера Сэлинджера, пресс-секретаря и друга Кеннеди, данные были получены 14 октября, расшифрованы и 15-го утром доставлены в спальню главы государства), подтверждавшие развертывание советских ракет. Спад пришелся на 27–28 октября, когда Кеннеди и Никита Хрущев обменялись посланиями, принимая на себя определенные обязательства: СССР – демонтировать и вывезти с Кубы ядерное оружие и его носители, США – прекратить «карантин» Кубы («карантин» – эвфемизм, подсказанный юристами Госдепа, чтобы избежать агрессивно звучащего термина «блокада») и дать гарантии ненападения на остров. Вне посланий осталось обязательство США вывести свои ракеты из Турции. Итог тому, 60-летней давности, кризису по-своему подвел Хрущев 23 ноября, докладывая, как он выразился, экспромтом пленуму ЦК КПСС: «Мы уступили и Америка уступила», добавив, что «на Кубе и он (Кеннеди) заработал, и мы заработали». В словарном запасе выступавшего без заготовленного текста первого секретаря ЦК не нашлось слова «компромисс».
Кто первым сморгнул? Многие, в том числе Анатолий Добрынин, в январе 1962 года начавший свою четвертьвековую командировку в качестве посла СССР в США, считали, что Хрущев. Но Кеннеди, которого после личной встречи в Вене в июне 1961 года Хрущев, возможно, считал малоопытным слабаком и юнцом (разница в возрасте между ними была 23 года), достало мудрости, сдобренной страхом за свой народ и страну, чтобы не загонять оппонента в угол, подвигнув на отчаянную безрассудность.
С точки зрения международной практики достигнутую договоренность можно считать, пусть с натяжкой, соглашением в форме обмена письмами (нотами). Она не была полноценным договором, на согласование которого не было времени. Говорил и писал неоднократно: международное право в его нормативной ипостаси – институция консервативно-реактивная, нужен испуг, чтобы его реактивная функция срабатывала оперативно. Таковым побудительным испугом были катастрофические разливы нефти после аварий морских супертанкеров или чернобыльский катаклизм. А вот холерный мор в середине XIX века или пандемия COVID-19 достаточного панического заряда, чтобы запустить нормотворческий процесс, по-видимому, не несли.
Испуг, случившийся вследствие Карибского кризиса, имел разнонаправленное действие. Он высветил важность личных доверительным контактов, например, между теми же Добрыниным и Робертом Кеннеди, равно как и другими, менее заметными персонажами, но и навредил отношениям, установившимся было между Джоном Кеннеди и Никитой Хрущевым. Первый считал, что его обманул партнер, который, даже когда были представлены неопровержимые доказательства, отрицал факт доставки и частичного развертывания ядерного оружия на Кубе. Второй не верил в добросовестность первого, особенно после неудавшегося десанта, хотя в какой-то момент и был готов пойти на беспрецедентную меру – присутствие американских инспекторов на советской территории в непосредственной близости от ядерных полигонов.
Однако, и с этим согласились в своих книгах Добрынин и нынешний посол России в США Анатолий Антонов, кризис подтолкнул переговорный процесс, первыми полноценными юридическими результатами которого стали двусторонний Меморандум о линии прямой связи и многосторонний Договор о запрещении испытаний ядерного оружия в трех средах, заключенные в 1963 году, а затем и другие договоры о практическом ограничении и сокращении вооружений и о сопутствующих «мерах укрепления доверия» – термин, которому в английском языке более соответствует словосочетание «меры укрепления уверенности» – уверенности в том, что у партнера отсутствуют возможности для внезапного нападения, а линия прямой связи служит для прояснения его намерений в неясной и быстро развивающейся ситуации. Как когда-то пояснил мне специалист, обслуживавший подобную линию, голосом по ней сообщения не передаются, чтобы не выплеснуть эмоции, которых следует избегать в момент обострения.
Кто знает, как бы развивался нынешний кризис, если бы США не вышли из такой важной меры укрепления уверенности, как Договор по открытому небу, что лишило смысла дальнейшего участия в нем России?
Что касается доверия, это скорее качество отношений между людьми. Такого доверия в ходе переговоров, проходивших на фоне кризиса вокруг ракет средней дальности в Европе, смогли достичь советский дипломат Юлий Квицинский и американец Пол Нитце (первый был на 29 лет младше второго). Они отошли от инструкций и, руководствуясь своим пониманием государственных интересов и здравым смыслом, выработали компромисс, который – в отсутствие доверия и уверенности на высшем уровне – был отвергнут обеими столицами. О трудном построении доверия со своим визави Владимиром Семеновым и другими советскими партнерами мне рассказывал Ральф Эрл, руководивший делегацией США на переговорах ОСВ-2, позже консультировавший режиссеров и актеров спектакля «Прогулка в лесу», поставленного по мотивам встречи Квицинского и Нитце. Я был свидетелем товарищеских отношений послов Олега Хлестова и Стэнли Ризора, правда, уже отставных, когда-то возглавлявших соответственно советскую и американскую делегации на Венских переговорах о взаимном сокращении вооруженных сил и вооружений в Центральной Европе, и дружеского сотрудничества послов Роланда Тимербаева и Джорджа Банна, внесших значительный вклад в разработку Договора о нераспространении ядерного оружия.
Как бы не растерять остатки уверенности и доверия? Перечитайте роман Невила Шюта «На берегу», увидевший свет 65 лет назад, в котором наряду с описанием человеческих историй были предсказаны последствия бесконтрольного расползания ядерных боеприпасов по неуверенному и недоверчивому миру и их применения, не только ошибочного, но и преднамеренного, спровоцированного авантюристами из не самых крупных стран.
