Елена Радченко
В больнице ты приноравливаешься, плывешь по течению и смотришь совсем другим глазом на все. Фото РИА Новости
Один мой коллега, давно живущий за границей, рассказал недавно, как он замечательно полежал со своим ноутбуком в тамошней больнице. Работал, а вокруг сновали медсестры и братья, заражая пациентов своим молодым оптимизмом.
Давно он не был на родине! Если сравнивать с 90-ми, когда нитки для операции нужно было приносить свои, сейчас тебя и вовсе без ниток зашьют... И оптимизм в глазах у медиков появился.
...Но сразу после назначения даты операции я впала в панику: как, только через месяц? Лучше бы завтра... У кого искать защиты? У тренера по йоге, конечно. Наша Диана – мы все ее обожаем! – поставила вопрос прямо:
– Чего вы боитесь?
– Потерять контроль, – призналась я.
– Но все события, происходящие в мире в последнее время, показывают нам, что никакого контроля над ними у нас нет, – решительно выбила она табуретку из-под моих ног.
И уверенно, красивая и 22-летняя, заговорила о страхе смерти. Выходило: осознание того факта, что после кончины и последующих трансформаций я стану, к примеру, яблоком, должно было меня с этой кончиной примирить. Ведь яблоко будет хрумкать какой-нибудь непременно хороший человек. Точнее, вообще неважно, кто его съест, главное, что оно пойдет в дело.
Заметив, что перспектива стать яблоком меня не очень вдохновляет, Диана поделилась другой практикой из личного арсенала. Когда она не может справиться с психологической проблемой, она не пытается успокоиться, а поступает ровно наоборот: накручивает себя. Накачивает страхом и волнением, доходит до предела, и где-то там, в высшей точке страх... отпускает ее. Ведь она его уже пережила... Восхитившись продвинутостью нашей маленькой йогини, я поняла, что все ее советы для меня абсолютно бесполезны.
Позвонила Андрею, приятелю-психотерапевту. «Чтобы преодолеть животный страх...» – начал он, и я сразу поняла: этот – поможет, хоть и за две тыщи километров находится. Дело в том, что мне всегда нужны точные, честные слова... Опираясь на них, выпрыгну из ловушки. Итак, чтобы преодолеть животный страх...
– Во-первых, попробуй понаблюдать за собой со стороны.
– Отлично!
– Ну, и упражнения – считай выдохи от одного до 10. Сбилась, начинай сначала. Но именно – выдохи.
Слушая Андрея, я передвигалась по квартире с телефоном, из полутемного коридора в свет и обратно. Металась душа моя...
– Ты там ходишь, что ли? – спросил он. – Позвони мне потом, хорошо?
Наверное, через эти мои метания по квартире он понял больше, чем через мои слова. И через пару часов вдруг наступило такое спокойствие, мир пришел в трепещущую душу. Была ли в этом магия, волшебство? Непременно! А может, просто был человек «на другом конце провода»... (Проводов хоть и нет сейчас, но мы же их помним, правда?) Спросим себя: есть ли у каждого из нас такой человек и являемся ли мы сами для кого-то другого таким человеком?
Как бы то ни было, но именно в этом состоянии я поехала на следующий день в знаменитую сороковую больницу в Сестрорецк.
У нас в палате была польская католичка Яна, молодая мусульманка Мадина и украинская «националистка» Ганна. Международный интернационал. При этом все вместе мы были – русские люди. На языке общения все говорили отлично. Яна покорила меня рассказом о внуке-трехлетке. Он спокойно может разбудить ее посреди ночи одним словом: «каша». Бредут на кухню. Яна варит кашу, ставит перед ним на стол тарелку. Он молча ест, потом говорит: «Спасибо, Маруся!» Почему «Маруся», никто не знает. Идут спать дальше.
Мадина через час после операции щебетала как птичка, ходила вместе со всеми в больничную столовую в чем-то вроде пижамы, но на следующий день вдруг резко вспомнила про Рамадан и кинулась его соблюдать. Это при том, что остальные девушки начали наперебой заказывать еду из ресторана...
Ганна, которая не только на операцию ушла на своих ногах, на них же и вернулась. Через 10 минут после этого она уже, сидя на кровати, кричала: «Я вообще не понимаю, что я здесь делаю?!» Но возможность заказывать еду примирила ее с больничной действительностью. К тому же – интеллектуальное общение в палате. Ей хотелось поговорить о прекрасном – о фильме «Аббатство Даунтон».
– Это же прекрасный фильм! – кричала она.
Искренне недоумевала, возмущалась даже тем, что никто в нашей палате, кроме нее, не смотрел «Аббатство».
Мадина (еще до своего поста) успела рассказать о фильме «Наследники». Напрасно Ганна допытывалась: «Про что он?» Мадина уверенно заявляла: «Про молодежь», Ганна требовала расшифровки, но Мадина к сказанному могла добавить только название канала вещания: «Дорама». Тогда я решила поддержать диалог и ответила на вопрос Ганны:
– Про владельца издательского бизнеса, у которого четверо детей, но никому из них он не хочет отдать свое дело.
Мадина уверенно кивнула, но Ганну мы своей рекомендацией не убедили, она стояла на своем: «Аббатство» – лучше.
Надя из Кронштадта переплюнула всех. Ее привезли после операции на сидячем кресле-каталке.
– С задания прибыл! – выкрикнула она и уверенно козырнула.
Потом вырубилась, а очнувшись в девять вечера, стала танцевать цыганочку. На следующий день Надя пела частушки и читала с выражением стихи собственного сочинения.
Овдовела она еще в 25 лет, военный ее муж скончался, вернувшись с целины. Она вырастила сына одна, внукам стала хорошей бабушкой, но надежду встретить опору в жизни не теряла. И вот встретила мужчину, и все в нем было, как ей хотелось: на баяне играет, народную песню любит, но... на 20 лет моложе Нади...
Провожал. Шли, держались за руки. Сопровождал их свистящий старушечий шепот: «Вот она! Вот она!» Подозревали, что совратила малолетнего 40-летнего. Растлила! Завидовали... А Надя его просто любила, как запоздалое свое счастье.
Дома сын загрузил Наде скайп. Накидывала на плечи шаль, садилась перед монитором – в Кронштадте. Вася – в своем Верхнем Уфалее. Пела. Он говорил: «Подожди минуту!» Доставал баян, нажимал на кнопочки. Надя млела от счастья: две ее любви – к русской песне и баянисту – сливались в одну. Продолжалось так два года – в скайпе этом.
– Старичка не пробовала найти? – пристают к Наде злые языки.
– С простатитом они все, – отвечает им Надя.
Тоскует по Васе. Стихи ее – любовный плач, жалоба. Редкий мужчина выдержит такую лирику более четверостишия, но Вася – поди ж ты, оказался крепок и до лирики охоч, на целых два года его хватило! Со стихами выступает теперь она на конкурсах чтецов...
А вот в чем Надя непревзойденный мастер короткого рассказа – не поверите! – в воспоминаниях о своей работе контролером ОТК. Завод был оборонный, секретный. Автоматический пресс стоял в цеху и выдавливал из пластмассы крошечную детальку – колпачок, по краям которого повисал ободок лишней пластмассы. Работницы должны были этот ободок срезать (смена – восемь часов), только этот ободок и только срезать. А Надя – отдел технического контроля – проверять: все ли срезано. Во время этого рассказа Надя была такой красивой, вся наша палата, затаив дыхание, следила за движениями ее рук, когда она показывала – мы видели и этот колпачок, и руки работниц, и саму Надю – контролера ОТК. Талантище!
...Это две абсолютно разные твои жизни – когда ты здоров и зашел в больницу, например, навестить товарища, ты не улавливаешь нерва, ритма этой жизни... И когда ты – внутри: «один из...». Тут ты уже приноравливаешься, плывешь по течению, смотришь другим совсем глазом. Вот мужчину везут на кресле-каталке, он выкрикивает: «Би-бип! Машина едет!» А вот человек в таком же кресле с невидящим потухшим взглядом... Вот ведет меня медсестра в операционную – пешком, по трем этажам пандусов на первый этаж, и харизматичный пациент с седой гривой провожает нас острым мужским взглядом. Да, да – у нас тут «мальчики» и «девчули», а не какие-нибудь там – в графе «пол»: «затрудняюсь ответить» или «не хочу отвечать»... Традиционные у нас тут ценности.
Субкультура угасающей плоти: сначала она тебя пугает – ты думаешь: нет-нет-нет, ни за что и никогда, только не со мной! Потом происходит слом, ты оказываешься внутри – ползаешь, барахтаешься, находишь свой кайф – всюду жизнь! – и наконец, на этот раз выбираешься наружу. Когда я на такси уезжала из больницы, увидела эти четыре этажа пандусов, по которым ползли, карабкались силуэты оставшихся там людей – как что-то уже далекое, чужой берег, от которого отталкиваешься без сожаления... Эти крошечные человеческие фигурки, огромные окна, море света... Уезжая, все желают друг другу не возвращаться.
Санкт-Петербург
