Вечное и конечное: о смерти и красоте. Небольшой рассказ про поездку на майских в Абхазию

Поселиться в домике в мандариновой роще у моря – что может быть приятнее. Фото PhotoXPress.ru

Мы в Абхазии. Нет, не эмигрировали. Просто сели в машину и поехали к морю.

Мы ехали строго на юг до тех пор, пока голые московские ветки не обросли листвой, а затем и вовсе не сменились пальмами, и тогда мы повернули к востоку.

В один из дней в районе Сочи случился небывалый туман. Мы ехали в тумане по горной дороге, по мостам через русла высохших рек, мимо сочной зелени и лиловых глициний, меж которых мелькали куски пустоты – молочного неба, бесшовно слитого с белым морем.

Мы поднимались то вверх, то вниз.

И каждый изгиб серпантина открывал примостившуюся в низинах жизнь, беззащитную от взора проезжих: крыши, чей-то двор, боксерская груша, подвешенная к цветущей яблоне, панцирная сетка, на которой прыгал ребенок, цистерны, приспособленные под летние душевые…

Мы ехали мимо бетонных стен санаториев и сохранивших свои названия коробков-остановок: «Смена», «Юность», «Зарница» (в которой на месте отвалившейся буквы кто-то нарисовал баллончиком букву «Д»; милая примета отечественной топонимики).

И чем дальше мы ехали, тем глубже увязали во времени. Но лишь когда миновали границу, время остановилось окончательно. Мы оказались в пустой, тихой, почти не существующей стране, заросшей вьюном и быльем.

Тогда мы заглушили мотор, пропустили выплывших из тумана коров и вышли к морю. На море не было никого, кроме нас.

И тогда мы поняли, что путь наш окончен.

* * *

Мы поселились в мандариновой роще, в съемном домике на берегу моря.

Хозяева разрешили нам есть мандарины, которые упали в траву, и пить молоко соседской коровы.

Эти простые правила очень упростили мою жизнь. Я живу от удоя к удою и завишу лишь от коровы и падающих мандаринов. И, конечно, от моря.

Каждое утро я выхожу на берег рассматривать гальку. Я стараюсь разнообразить это занятие. Например, в один день задаюсь целью собирать только белые камни, а в другой – только круглые или плоские.

В перерывах между галькой, коровой и мандаринами я пью сладкое вино (и в этом мне повезло – у меня дурной вкус, я люблю сладкие, ликерные вина, которых тут в избытке) или езжу фотографировать заброшенные санатории.

Если обобщить – в этих местах очень много смерти и красоты. Вечное и конечное особенно остро ощущается здесь, где останки зданий поглощены цветущими глициниями, а остов детской карусели намертво схвачен галькой, песком и землей.

По тем же причинам мне так нравятся Куба и Португалия, архитектурное великолепие Гаваны, тронутое тленом, разлагающиеся фасады Лиссабона в цветных изразцах, которые вижу перед глазами, как сейчас.

И по тем же причинам мне почти не запомнились умопомрачительные гавайские Мауи, чьи джунгли тотально подчинены курорту, упакованы и преподнесены туристу то ли как зрелище, то ли как декорация к отелю.

Останки зданий поглощены цветущими глициниями и вьюном. Фото Unsplash

Сегодня я нашла на берегу мертвого дельфина. Кажется, он лежал здесь очень долго. Хвостовой плавник был обглодан, брюхо распухло. Сквозь отслоившиеся лоскуты черной кожи просвечивала серо-желтая плоть, приоткрытый клюв с мелкими зубьями уткнулся в песок. Это зрелище было отталкивающим и притягательным. И мы с детьми ненадолго застыли возле туши.

– Акула-каракула, – сказала маленькая девочка.

– Можно я потыкаю в него палкой? – спросил мальчик постарше.

– Нет, к мертвому телу нужно проявлять уважение, даже если это тело дельфина, – ответила их мать с назидательностью, собственная привычка к которой ее раздражала. Тем не менее она считала необходимым извлекать из действительности некий урок для детей. Будь она здесь одна, возможно, она бы сама захотела коснуться дельфина ногой или палкой.

– Давайте накроем его ветками, – предложил мальчик.

– Ты хорошо придумал, – похвалила его мать.

Мы накрыли тело дельфина сухими пальмовыми ветками и поспешили к вечернему удою.

На обратном пути нам встретились другие дары, выброшенные морем: оправа от солнечных очков, треснувшая канистра и почти целая раковина, которую мы забрали с собой.

– Если ты умрешь, – задумчиво сказал мальчик, – я проявлю уважение к твоему телу.

– Как именно?

– Я накрою тебя ветками.

– Спасибо, сынок, – сказала я.

Вечером я шла за молоком по темной деревенской улице с пустой пластиковой бутылкой.

Корова только вернулась, и из глубины двора было слышно, как струи молока со звоном разбивались о дно ведра.

Наконец появилась хозяйка с теплой белой бутылкой и поменяла ее на мою пустую.

– У вас на берегу мертвый дельфин, – сказала я.

– Надо же, – ответила хозяйка без удивления.

– Уже давно. Больше недели точно. Может быть, две.

– Всякое бывает. К сезону уберут, – сказала она, очевидно, тяготясь то ли моим присутствием, то ли своими коровами и необходимостью делать сулугуни туристам.

Я закрыла за собой калитку и пошла в свой съемный домик.

Теплая бутылка молока приятно грела, будто живая.