Херувим в красном углу

Взрослый вождь уникален, но маленькому Володе Ульянову мог уподобиться каждый советский ребенок. Фото РИА Новости

Лишь авторы, принявшие на вооружение конспирологию Сергея Нилуса и его печально знаменитого произведения «Близ есть, при дверех» (выпущенного в 1917 году Троице-Сергиевой лаврой), пытались увидеть особую «теологию» за мессианским ореолом того, кто оказался «живее всех живых» на одной шестой части суши. Правда, эти авторы в принципе не могли произвести никакой новой концепции, кроме очередной теории всемирного заговора, отождествления большевизма с сатанизмом и отрывочных библейских коннотаций, призванных доказывать ведущую и направляющую роль «каббалистики» и «талмудического иудаизма».

Одной из самых популярных коннотаций стало отождествление аббревиатуры имени, отчества и фамилии вождя (В.И.Л.) с вавилонским идолом Бэла, который передается церковнославянским письмом как «Вил» (Дан 14:3). На основании этого точно установленного «факта» Николай Козлов (псевдоним Андрея Щедрина) – пожалуй, наиболее подкованный среди православных конспирологов-антисемитов – нарисовал впечатляющую линию производства коммунистических «терафимов». В народной религии Древнего Израиля, которую втуне пытались искоренить пророки, терафимами назывались родовые статуэтки-фетиши. По мнению Козлова, терафимы на самом деле представляли собой забальзамированные головы реальных предков, которые предрекали будущее в ходе оккультного ритуала. В новейшее время их функцию переняли мумифицированные вожди, начиная с Ленина и заканчивая Хо Ши Мином, с которыми якобы совещаются тайные правители мира сего.

Отсюда неустранимый парадокс: православные борцы с Мавзолеем одновременно и жаждут и боятся выноса оттуда тела. А вдруг да изгнание «антихриста» из прошлого приведет к пришествию его проапгрейженной версии в наши дни?!

Все это затягивает, однако ни на миллиметр не приближает нас к реальному описанию ленинского культа, начавшегося, как известно, еще до революции. Ведь фигура Владимира Ильича имела онтологическое значение для сплоченности партии нового завета… простите, нового типа, которую он организовал.

Культ, безусловно, носил эклектичный характер, однако не мог не иметь корней в актуальном для большинства тогдашнего населения России религиозном сознании. А оно было христианским. Где-то сознательно, где-то интуитивно большевистские идеологи опирались на православное восприятие религиозных образов, иначе они рисковали промахнуться, месседж мог не достичь целевой аудитории.

Не претендуя на полноту и фундированность описываемой схемы, следует начать с главного вопроса: с кем из ипостасей христианской Троицы следует соотносить Ильича как часть марксистско-ленинского триединства? С этим меньше всего проблем. Поскольку основоположником без вариантов считается Маркс («отец»), а передаточным звеном – Энгельс («дух»), то Ленин предстает «сыном», сиречь воплотителем учения в жизнь.

Однако дальнейшее продвижение по мессианскому сценарию упирается в естественную преграду – кощунственности подражания Христу. Несмотря на все потуги синодальной власти, российское православие избегало призывать верующих уподобляться Христу напрямую (без посредства святых), даже так невинно, как сие описывает католический трактат Фомы Кемпийского «О подражании», переведенный самим обер-прокурором Константином Победоносцевым. Почитание Христа у русских людей имело гностический привкус (гностическую компоненту национального сознания убедительно раскрывает в своих книгах Игорь Яковенко), поэтому его образ стал экзистенциально недосягаем. Столь же недосягаем оказался образ Ильича, когда большевики поставили его во главу красного угла. Нутряное благочестие обращенных в коммунистическую веру инстинктивно противилось мысли, что можно быть подобным Ильичу, «бессмертному» Озирису, солнцу, «озаряющему путь» (слова гимна СССР).

Правда, весьма скоро идеологи культа заметили, что такое отношение характерно именно для вождя, то есть взрослого Ленина, сошедшего на землю российскую в силе и славе сокрушителя старого строя. Но оно не касается ребенка, коего даже не следует называть Лениным, а лучше сохранять за ним семейное, интимное именование Володи и фамильное – Ульянова. Так родился культ Володи Ульянова, воспитательное значение которого сложно переоценить.

Иконографию этого образа воплощает значок октябренка. Его дизайн был разработан в 1928 году скульптором Николаем Томским по портрету художника Ивана Пархоменко, написанному еще при жизни вождя под присмотром его старшей сестры Анны. Лик Володи на октябрятской звездочке приобрел поистине херувимский вид не только благодаря своему нежному возрасту (он сделан на основе фотографии, где Ленину четыре года), но и благодаря впечатлению андрогинности, точнее, асексуальности, которое производит. Вот почему свою причастность образу могли чувствовать не только мальчики, но и девочки.

Металлическая фактура значка имела прямую аналогию среди церковной утвари в лице рипид. Так в богослужении называются металлические круги с изображением шестикрылых серафимов, укрепленные на длинных рукоятках. Рипида напоминает верующим о невидимом присутствии за литургией ангелов. Важно, что этот предмет равно предназначен как для священнодействия внутри алтаря (им осеняют дискос и потир на великом входе), так и за его пределами (рипиды выносят на крестные ходы, они же крепятся над гробом недавно умершего архиерея). Православный аналог был угадан абсолютно точно: он очерчивал полный круг «богоподобия», замкнутый на «мощах» Ильича, почивающих в священной «раке» под Красной площадью.

Культ херувимо-серафима Володи дополнялся «Собором ангелов» – его братьями и сестрами, осенявшими своими именами улицы городов советской державы. Ежедневное ношение значка, практиковавшееся октябрятами и вне школы, служило подобием нательного крестика, точнее, образка ангела-хранителя. Интересно, что накануне революции востребованность иконографии ангела-хранителя достигает пика. Изображения этого спутника христианина при жизни и после смерти того периода стремятся к индивидуализации портретных черт и очень разнообразны по стилистике – от византийских подражаний до изощренного модерна.

Итак, единственной, полностью легитимной для советской квазирелигии возможностью уподобления вождю стал его детский образ. Не здесь ли кроются корни специфического инфантилизма советских людей, их стремления остановить ход времени и навсегда поселиться в Стране детства?