Мария Давыдова
|
|
Большие деревья глядят нам вслед… Клод Моне. Тополя на берегу Эпт, сумерки. 1891. Бостонский музей изящных искусств. Бостон, Массачусетс, США |
Вот у вас какое было в жизни первое слово?
У меня «дыррра», хоть это и неточно.
Мне мать рассказывала, как только научившаяся ходить я, когда видела дырку канализационную, забранную решеткой, неизменно останавливалась, заглядывала в черную пустоту, делала круглые глаза и восклицала: «Дыррра!»
Из этого явствует, что услуги логопеда были мне отродясь ни к чему, а также наверняка что-нибудь экзистенциальное.
Но и это неточно, так как мать наша была великая сказочница, а мистическое значение при желании можно придать даже бутерброду с колбасой.
А вот у моего старинного приятеля родился когда-то мальчик, так у него первое слово было «па-чи-мууу?».
Я поначалу не верила, потому что приятель тоже был сказочник, а слово длинное, трехсложное и очень сложное для первого слова, хоть и прекрасное. Но потом мне супруга приятеля, женщина сухая и прагматичная, подтвердила, что так оно и было.
Тот маленький мальчик просыпался в своей кроватке, потягивался, открывал сонные глазки и звонко кричал на весь дом: «Па-чи-мууу?»
Нет, когда вырос, он не сделался философом – по крайней мере пока, зато он сделался книгоношей.
Так он сам про себя говорит: «Тружусь книгоношей». Это значит: время от времени ношу людям книжки из одного хорошего издательства. В свободное от книгоношества время молодой человек сидит в дедушкином кресле и предается размышлениям, так что, возможно, он все же философ – по призванию, хотя его родители категорически с этим не согласны.
В последнее время я все чаще вспоминаю того бывшего младенца, особенно с утра – сразу, как только удается разлепить сонные глазки.
Но вообще-то я хотела поговорить про барическую пилу, буде таковая действительно существует.
Эта негодяйская пила как явилась к нам сегодня, так сразу и принялась отжигать.
Сперва в восемь утра мне позвонил курьер, везущий одному юноше ботинки, – но я предусмотрительно выключила с вечера телефон.
Потом в девять утра мне позвонил курьер, везущий одному юноше ботинки, – но я предусмотрительно выключила с вечера телефон.
Потом в десять утра мне позвонил курьер, везущий одному юноше ботинки, я подошла, но курьер оказался недоступен и просил оставить ему сообщение. Возможно, подумала я, угомонился и лег поспать.
С тех пор курьер звонил каждый час, делал по три «бип» и сбрасывал звонок, после чего снова оказывался недоступен.
К обеду мне наконец удалось ответить загадочному курьеру и спросить, что же, собственно, такое важное и срочное он мне желал сообщить с восьми утра.
Увы, курьер и сам не знал, что же он мне хотел сообщить, зато ответил на ряд наводящих вопросов:
– Может быть, вы хотели сказать, что сегодня привезете нам заказ?
– Заказ? Ах да, заказ. Да, конечно, сегодня привезу. До встречи.
– Погодите, как до встречи?! А когда вы приедете? Когда она состоится?
– Кто?
– Ну, наша встреча. В какое время вы планируете у нас быть?
– Я пока точно не могу сказать, примерно с двух до шести часов.
– Так уже половина третьего.
– Да? Тогда тем более. До встречи!
– До встречи. А адрес не хотите уточнить?
– Адрес? Ах да, адрес хочу уточнить: подъезд, этаж, домофон...
– Записывайте: шестой подъезд...
– А это у вас что, жилой дом?
– Да, жилой. Дом.
– А много там подъездов?
– Много, но вам нужен шестой.
– А как попасть к шестому подъезду?
– Войдете в арочку, их у нас четыре...
– А в какую из четырех арочек мне войти?
– А это смотря откуда вы будете идти.
– А откуда я буду идти?
И такая пила барическая, я уверена, продолжалась бы еще довольно долго, но тут нас снова разъединили.
Срок доставки уже истек, но Германа все нет как нет – видимо, нумерация подъездов тому виной. Или расположение арок.
На этом пила не закончилась: есть в нашем доме такие буйные арендаторы, занимающие площадь нашего многострадального потолка. И вот они очень не любят барабан, а разные политические шоу по телевизору, наоборот – очень обожают.
Поэтому, когда сын принимается репетировать, арендаторы сразу и давай сердито стучать по батарее. Все остальное время они мирно, но громко слушают и смотрят свои телепередачи – примерно с 5.30 утра.
Бывалочи, выйдешь рано утром прогуляться, попить водички или наоборот, а в районе кухни с потолка уже вопит какой-нибудь условный Соловьев.
Так бы мы и дальше жили, но нет – в честь пилы арендаторы сегодня ранехонько, как говорит наша бабушка, «по холодку», осердились непонятно на что и исполнили длинное соло на чугунной батарее.
Возможно, кто-то другой отвлек их от телепросмотра, но юный барабанщик тут ни при чем – он мирно спал и даже не проснулся от ужасных звуков батареи. То ли дело я...
Да что там я – уверена, то ли дело весь подъезд целиком вместе с прилегающими помещениями.
И наконец, чтобы уж закончить поскорей рассказ о злодействах пилы: кто-то сегодня снес в стиральную машину упаковку от глазированного сырка, а в помойное ведро положил носки.
Эх, пила-распила,
Что же ты наделала!
Хотя, возможно, это я просто не выспалась.
Бургер под дождем
Поздно вечером, в темноте, пошли в бургерное окошко – за вредным бургером.
– Вам придется подождать пятнадцать минут.
– Спасибо, подождем.
Гуляем, рассматриваем пасхальных зайцев и искусственные тюльпаны в витринах:
– Смотри, цветы как настоящие!
– Все же, если присмотреться, видно склейки.
– А мне даже если присмотреться...
Первый весенний дождик поймали.
Вернулись к окошку:
– Слушай, а давай ты дома съешь свой бургер?! А то мокро как-то.
– Да я, может, всю зиму мечтал...
– О чем?
– Съесть под дождем свой бургер.
Мечты сбываются: благодарим усталого бургермена и, как заправские, идем куда? Правильно, на детскую площадку.
Площадка вся сплошь подтаявший, плотно утоптанный ноздреватый сугроб – кажется, вот-вот уплывет. Только ее не пускает высокая, в два человеческих роста, ограда.
За эту-то ограду мы и проникаем: лавочки, услужливо подставляющие нам мокрые спинки, игнорируем – ставим стаканчики с чаем на древнее торчащее из-под земли цилиндрическое чудовище непонятного назначения: в детстве слышала, что это вход в бомбоубежище. Может, так оно и есть – кто знает.
Кто знает – тот знает, а кто не знает – распивает: к нам с круглыми от возмущения глазами направляется гражданин из подъезда напротив, явно общественный активист по борьбе с хулиганами и алкоголиками на детских площадках.
И притормаживает, споткнувшись взглядом о благообразную мамашу в шляпке, да еще укомплектованную сыном-подростком с бургером в зубах.
Гражданин изящно делает вид, что просто шел мимо.
Акция «бургер под дождем» проходит исключительно мирно: кап-кап – дождик капает в стаканчик, а бургер так быстро исчезает, что дождику не достается ни крошки.
Идеальный ужин подростка. За ним променад – всем полезно гулять перед сном.
Дождик заканчивается. Не успевшая отправиться на летнюю спячку в чулан лиса на моем воротнике возмущенно отряхивает подмокший мех.
Вылезает почти идеальной формы луна – до бабушкиного блинчика остается полтора дня. Коты готовятся к полнолунию – сидят под скамейкой и воют.
Сын вежливо предлагает рыжему коту свои услуги по почесыванию за ушком. Кот против. Я тоже.
Сквер безлюдный и мокрый. Рассматриваем новости детской площадки: двойные качели «мама плюс младенец».
– Мама, смотри, какое дерево! Это в детстве было мое любимое.
– И мое. То есть в твоем детстве мое.
От старого узловатого тополя лунная дорожка тянется в небеса.
Вспоминаю, как друг меня учил: надо встать прямо, потом выпустить крепкие, толстые корни – сперва из ног, потом из рук; потом выпустить корешки поменьше – глубоко, туда, где бродят подземные воды и идет тайная, невидимая глазу жизнь.
Вот я – дерево – и тополь – тоже дерево – стоим друг напротив друга. У тополя на макушке круглая луна, у меня – синяя шляпа. Вдруг отчетливо понимаю, что тополь уже давно проснулся. Он только снаружи безжизненный – внутри у тополя весна; весенние соки бродят под темной корой: еще немного – и проступят клейкими почками. Мы уходим – дерево в синей шляпке и мальчик. Большое дерево глядит нам вслед. Еще немного – и мы ляжем спать. Еще немного – и старый тополь проснется.
