Ольга Фатеева
Бедный, бедный Хома Брут. И все остальные, разумеется. Кадр из фильма «Вий». 1967
Вчера и сегодня я писала. Это не могло бы считаться событием в прошлых условиях привычного благополучия, где событие трактуется как «перемещение персонажа через границу семантического поля» по Лотману. В акте письма нет декларируемой Лотманом резкости, непредсказуемости и неожиданности, нет необходимого смещения и революционности. Есть рутина, осознанное подчинение дисциплине и техника попадания в состояние потока. Я намеренно выбираю больше существительных и сгоняю их в статичные ряды. И вновь обращаюсь к Лотману.
Событие революционно, это происшествие в контексте, это сдвиг, «значимое уклонение от нормы», «поскольку выполнение нормы «событием» не является». Здесь неизбежно обращение к понятию психиатрической нормы, и также неизбежны примеры Марины Абрамович, которая говорила, что Фрейд явно бы ею заинтересовался, и насильников и убийц, крайних точек на графиках колебаний волн, а вместе с ними профессиональных военных, убивающих во имя добра, защиты и спасения, – двойной слом шаблона. Убийства в контексте войны перестают быть событиями, и очевидны, хотя и бесплодны, старания вернуть их в ряд, в статус происшествий, то есть отклонений от нормы.
Четыре четверга назад, а теперь отсчет идет на четверги, и это четыре четверга, не пять, мы с мужем ходили в галерею. Билеты на Врубеля купили давно, в конце января, и решили попробовать. Врубель оказался мертв и непригоден для взаимодействия с реальностью. Я упросила мужа пойти на выставку современного искусства из Европы – и там вдруг смеялась. Плечи выровнялись, стихли отеки под глазами, я захотела есть. Потом мы долго спорили и ссорились, громко, яростно, с горячими взаимными упреками, заснули за полночь, обсуждая современных художников. Это лотмановский пример, описанный в «Структуре художественного текста»: про супругов, разошедшихся в оценках абстрактного искусства и обратившихся в милицию, чтобы составить протокол. Для участкового в этом нет события, поскольку нет нарушений законов, а в моей семье посещение выставки надежно встроилось в родовую память и соединилось с историческим контекстом, что сразу поднимает его на следующий структурный уровень.
Согласна, ассоциация с Лотманом не первого ряда, до нее книга Анни Эрно и фильм, которые так и называется – «Событие». Случайная беременность, нелегальный аборт во Франции после Второй мировой. Несомненно, событие, которое Эрно перемещает между позициями существенности и незначительности, то разворачивает его в вариантах текстуальных положений в несколько сюжетных звеньев, то округляет до единственного, закрашивая общую картину мира. У Эрно и Одри Диван, снявшей фильм, вечной точкой выставлено одно и то же событие – вмешательство акушерки и эмбрион. У меня было два эмбриона: аборт, белесые сгруппированные точки на мониторе УЗИ, и их не стало, и мертвая женщина, беременность восемь недель, на стенке матки плацентарная площадка. Лотман и Эрно объединили их, нещадно связали, небрежно закинув на другую ступень иерархии.
Фокусировка, наведение резкости, раздел происшествий в газете – и действо письма, и торопливый неразборчивый текст в результате трансформируются в событие, разгоняя внутреннюю машину неудобных моральных вопросов о коллективной вине и ответственности.
К сегодняшней точке временной схемы со страхом стерпелись, наступает истощение стрáховой машинерии, это ли не событие для начала, несвоевременное, как и все другие.
Для выделения события пытаюсь очертить семантическое поле, через границы которого мой аватар сегодня совершает переход. Представляю красочную диаграмму Венна – и это не австрийская столица, – тщетно пытаюсь разобраться в отличиях кругов Эйлера, Венна и тех, что сразу называются двойной фамилией Эйлера-Венна. Семантическое поле в разноцветных знаках выглядит как возможные соотношения подмножеств внутри множества, а на самом деле как хаотичное нагромождение разрозненных смыслов и качеств. Перечисляю: страх, вина, ответственность, коллектив, сообщества, наказание, стыд, патриотизм, тревога, панические атаки, удушье, нравственное чувство, покой, неопределенность, семья, отчуждение результатов деятельности, жертвы, приказ, моральное превосходство, разрушения, раненые, суд совести – в один из следующих моментов я просто останавливаю этот поток, подобрались существительные, хотя семантическое поле демократично и включает разные части речи. Домашнее задание – выделить доминанту для упорядочивания. Подсказки: 1) исследуемое семантическое поле, где происходят события, гипонимическое, то есть доминанта возвышается над остальными элементами; 2) кажется, мой аватар, пытающийся произвести событие, мечется внутри, не выходя за контур, то есть не производит событие. С контурами представляется просто. Вы рисуете их сами, невольно превращаясь в Хому Брута, а значит, сами же не можете преодолеть, поскольку держитесь не только за безопасность внутри, но и за иллюзорную непроницаемость снаружи, что важно. Контуры приобретают эластичность и растяжимость, пружиня от соприкосновений. Здесь должен быть математический знак «следствие вправо» – события разбираемого семантического поля парадоксальны: они признаются событиями, находясь в норме, не переходя через границы, при этом нормой, которая категорически не равна событию, не являясь.
Отсюда не выбраться, наш дом в песках, и каждое утро откапываешь выход, выбрасывая вверх осыпанное за ночь. Война со стихией. Норма – это: женское имя; опера Винченцо Беллини; роман Владимира Сорокина; эстонский футбольный клуб из Таллина; эстонская компания, производитель ремней безопасности для автомобилей; шведская компания, производитель боеприпасов; голландская фермер-рок-группа; астероид, открытый в 1905 году; российское издательство, специализирующееся на юридической литературе; статуя, установленная в медицинском музее Кливленда, созданная гинекологом Робертом Л. Дикинсоном и его помощником Абрамом Белски для демонстрации «идеальных» женских форм по результатам измерения 15 тыс. молодых взрослых женщин.
Совокупность парадоксов и выведенных категорий роднит изучаемое семантическое поле с гиперобъектом, для которого нет названия. Оно вроде бы и есть, и это доминанта из домашнего задания, но с каждым приближением глотку заливает сургучом, я останавливаюсь – чистые, беспримесные эмоции на пределе кажутся пустыми именно из-за свойства своей предельности, и их не хватает. Круги сливаются в один надутый темно-красный, почти черный шар, цвет измененной крови в толстой кишке при кровотечении из вышерасположенных отделов пищеварительного тракта, преобразованной многочисленными ферментами. Слепленный ком не выпускает – в конце концов, Норма – это село в Татарстане и коммуна в Италии. А тему невыносимой ответственности и бессильной вины, не осмысляемую с верхушки страха, для чего монструозному ужасу требуется всего лишь стать привычным – ничего особенного, фаза истощения в теории стресса Ганса Селье, – я разовью в следующем письме. (И знак копирайта для тех, кто узнал цитату из советского фильма.)
