Картечь против булыжников. Карантинные меры и чумной бунт "антиваксеров" в Москве 1771 года

В 1771 году Петру Еропкину пришлось отбивать от мятежников Кремль. Фото автора

Воцарившаяся в мире эпидемия заметно повлияла на формирование нового стиля жизни, точнее двух стилей, противоположных по своему характеру, – ваксеров и антиваксеров. Но действительно ли в этом есть новизна? Наблюдая по телевизору за «антиковидными» бунтами в Европе, когда тысячи людей выходят на улицы крупных и малых городов, вступают в стычки с правоохранителями, громят подвернувшиеся под горячую руку магазины, нельзя не провести параллель с событиями 250-летней давности, что разворачивались в Российской империи.

В 1770 году в Москву проникла чума, с юга (Бессарабии и Малороссии). Как это нередко бывает, первые признаки неизвестной болезни были неверно истолкованы местными властями как «заразительная горячка». К лету следующего, 1771 года город охватила чума, косившая людей налево и направо. Число жертв росло в геометрической прогрессии, достигнув тысячи умерших в сутки. Мор был вселенский: «Невозможно описать ужасное состояние, в котором находилась Москва. Каждый день на улицах можно было видеть больных и мертвых, которых вывозили. Многие трупы лежали на улицах: люди либо падали мертвыми, либо трупы выбрасывали из домов. У полиции не хватало ни людей, ни транспорта для вывоза больных и умерших, так что нередко трупы по 3–4 дня лежали в домах». Так описывал происходящее Иоанн Якоб Лерхе, доктор медицины из Галльского университета. На русский манер его прозвали Иваном Яковлевичем.

В ту пору генерал-губернатором Москвы служил старенький фельдмаршал и ветеран Семилетней войны Петр Салтыков, уверовавший, что главным лекарством от смертельной болезни могут быть молебны и крестные ходы. Не проявив необходимых для такого ответственного поста качеств и испугавшись народного гнева, в сентябре 1771 года Салтыков покинул Первопрестольную, направившись в подмосковную усадьбу Марфино, в сопровождении полка солдат, прихватив с собой и пушку – для обороны от взбунтовавшихся москвичей. Примеру полководца последовали «и другие официальные лица». Власть в городе в буквальном смысле оказалась выброшенной на улицу. И вполне логично, что не прошло и дня, как начался чумной бунт, бессмысленный и беспощадный. Вся ненависть разъяренной толпы обратилась против тех, кто был единственным источником спасения, – врачей, в том числе немецкой национальности. Обезумевшие жители, уверенные, что врачи-вредители и являются главными распространителями чумы, разоряли больницы и карантинные бараки, где якобы и умирала большая часть жертв эпидемии. Хотя это было совершенно неверно. А пойманных докторов убивали.

Гнев обратился и супротив члена Святейшего синода и архиепископа Московского Амвросия, запретившего молебны и крестные ходы – во избежание скопления большого числа людей в одном месте. Но что вызвало наибольшее возмущение толпы, так это перенос иконы Боголюбской иконой Божией Матери от Варварских ворот в храм Кира и Иоанна на Солянке. Народ стекался к Варварским воротам со всего города – люди были уверены в том, что поклонение иконе, целование образа творит чудеса и может исцелить недуг. Горожане, сами того не ведая, создавали антисанитарную обстановку, нарушая карантинные меры. И тогда архиепископ Амвросий, ведомый исключительно гуманитарными помыслами, и решил перенести икону. Это вызвало еще большее раздражение толпы, приведя к обратным последствиям: словно разбуженные звоном колокольного набата, агрессивно настроенные люди стали собираться у Кремля, вооруженные кто чем мог, в том числе кольями и дубинами. Это было 15 сентября 1771 года.

На следующий день возбужденный слухами и домыслами народ – тысячная толпа – сначала ворвался в Кремль, а затем захватил Чудов монастырь, разграбив святую обитель. Смелый архиепископ Амвросий престольный град не покинул – он находился в Донском монастыре, куда и переместилась основная масса бунтовщиков. Священнослужителя поймали, стали допрашивать с пристрастием и мучить. Последние минуты его были страшными.

В оставленном на произвол судьбы городе чумной бунт довольно быстро перерос в антиправительственный. По разным оценкам, количество бунтовщиков превысило 10 тыс. человек. В основной своей массе толпа состояла из простонародья («боярские люди, купцы, подьячие и фабричные») и черни. Оно и понятно – знать поспешила унести ноги из Москвы вослед за ее генерал-губернатором. Оставшиеся без присмотра барские хоромы да особняки подверглись разграблению. Мародеры тащили все, что можно было унести. Долго копившаяся социальная ненависть выплеснулась на поверхность.

Лишь привлечение армии к усмирению бунтовщиков прекратило беспорядки. До Петербурга тревожные известия о взбунтовавшейся Москве дошли быстро. Императрица Екатерина II поручила навести порядок своему любимцу Григорию Орлову, отправившемуся усмирять Первопрестольную во главе нескольких лейб-гвардейских полков. Но еще до прибытия Орлова «антиваксерский» бунт смог укротить генерал-поручик Петр Еропкин, которого можно назвать чуть ли не единственным представителем городской власти в отсутствие исчезнувшего начальства. Он возглавлял чрезвычайно прибыльную Главную соляную контору, пополняя казну за счет соляных акцизов. А весной 1771 года императрица, образно говоря, назначила его московским министром здравоохранения, поставив надзирать «за здравием всего города Москвы». Взяв на себя всю ответственность по подавлению восстания, Еропкин военными методами в течение нескольких дней навел порядок в Москве.

Подчиненные Еропкину воинские соединения действовали против бунтовщиков словно на поле боя – стреляли, рубили, устремлялись в штыковые атаки. Но и «антиваксеры» не сдавались, окопавшись в Кремле. Не успокоились они и после того, как Еропкин их оттуда выбил. Рассеявшись по городу, затем они вновь сумели собраться для отпора. Но силы явно были не равны: если солдаты стреляли по ним картечью, то ответить они могли разве что булыжниками. В итоге численное превосходство армии и четкая военная организация позволили на четвертый день окончательно подавить сопротивление участников чумного бунта. В общей сложности число погибших в результате усмирения антиваксерского восстания 1771 года достигло 100 человек.

Прибывший очень кстати в Москву Григорий Орлов, а также генерал-прокурор Всеволод Всеволожский принялись немедля вести следствие с целью выявления истинных зачинщиков «антиваксерского» восстания. Разбирались жестко. Признания добывались допросами и пытками. В итоге уже в ноябре 1771 года осуждено было более 300 бунтовщиков, наиболее активных участников беспорядков: убийц архиепископа повесили, остальных отправили на каторгу.

С момента подавления бунта пошла на убыль и статистика заболевания чумой: если в сентябре число жертв превысило 20 тыс. человек, то к декабрю эта цифра опустилась ниже тысячи. Значительно улучшилась и санитарно-эпидемиологическая ситуация в Первопрестольной.

Главным героем в победе над антиваксерами был провозглашен Григорий Орлов, в честь которого в Екатерининском парке Царского села установили так называемые Орловские ворота – триумфальную арку. Их фасад украсили слова из стихотворного послания поэта Василия Майкова: «Орловым от беды избавлена Москва». Кроме того, в честь Орлова была отчеканена специальная медаль «За избавление Москвы от язвы в 1771 году».

Ожидания же менее тщеславного Петра Еропкина были иными: он попросился в отставку, которую императрица не приняла. Генерал был удручен столь кровопролитными итогами усмирения бунта, ведь он предпринимал попытку договориться с восставшими, которую они отвергли. Тем не менее Екатерина II высоко оценила его усилия, наградив «за распорядительность и мужественное подавление мятежа» 20 тыс. рублей→ и орденом Андрея Первозванного, а также 4 тыс. крепостных душ. В дальнейшем (1786–1790) Еропкин занимал должность московского главнокомандующего, сделав много полезного для Белокаменной. Его дом на Остоженке хорошо известен.