Вардван Варжапетян
Человеческий мозг – лабиринт и открытая книга. Иллюстрация Pixabay
«Независимая газета» мне не чужая, я пишу для нее столько лет, сколько она существует. В книге «ИМяННОЙ УКАЗАТЕЛЬ» я вспоминаю всех, кого встретил за 80 лет. Из этих встреч и составилась моя жизнь. А еще это краткая история моей страны, сложенная примерно из 3000 историй разных людей. Среди них гении и безвестные обыватели, рабочие, крестьяне, домохозяйки, монахини, проститутки, солдаты, артисты, колхозники, мыслители и доносчики, убийцы и праведники, люди десятков национальностей, профессий, занятий, званий.
Вот очередные истории из моего собрания.
***
Делоне Борис Николаевич (1890–1980) – математик, член-корреспондент АН СССР (1929). Мастер спорта по альпинизму (1937), многих пристрастил к восхождениям. Я видел его несколько раз на даче в Абрамцеве, куда с веселой компанией заваливался его внук Вадим (недели две я даже прожил там, зимой 1965-го, в полном одиночестве). И видел Бориса Николаевича в доме на Пятницкой, в квартире родителей Вадима.
Из рассказов Вадима знаю, что одним из предков Делоне был комендант Бастилии. А из рассказов самого Бориса Николаевича помню один – про академика Ивана Виноградова, возглавлявшего Математический институт («Стекловку»), лютого антисемита. Был конец 1950-х. Делоне пришел к Виноградову по делу и вдруг услышал визг, крики из директорского кабинета: вокруг огромного стола бегал академик Михаил Лаврентьев, а за ним гнался разъяренный академик Виноградов; настиг и стал ломать пальцы несчастному Лаврентьеву, крича: «Будешь брать евреев?! Будешь?!» Куда брать? В Сибирское отделение Академии наук, который возглавлял Лаврентьев, в заложенный его стараниями Академгородок.
***
Джагарян Андраник Джамшудович (1916–1984) – антрополог, доктор медицинских наук, профессор Ереванского университета. Летом 1978-го я впервые узнал о нем из заметки в «Правде»: есть такой выдающийся специалист, к которому обращаются из многих стран: итальянцы просят восстановить облик Данте по его черепу, датчане – принца Гамлета, иранцы – Омара Хайяма. А я тогда писал «Запах шиповника» – повесть о Хайяме.
Весной 1979-го удалось выбраться в Ереван. Мне повезло, как часто везет дуракам: профессор оказался на месте. Мы встретились.
В чем была новизна его метода восстановления лица по черепу? Джагарян вывел математические формулы соотношений костей черепа и мышц головы (с учетом пола, возраста, этнических особенностей). За выдающиеся достижения в медицине Джагарян был удостоен Гран-при Всемирной выставки в Брюсселе (1969).
– Хайям? Да, лет пять назад было такое… Но вы же понимаете, такие дела скоро не делаются. Нужна сперва договоренность Москвы и Тегерана. Иранские коллеги передали мне, что шах дал разрешение вскрыть могилу Хайяма в Нишапуре, но теперь шаха нет, теперь аятолла Хомейни. А я бы, конечно, с радостью согласился.
– Но все-таки, Андраник Джамшудович, что вы можете сказать о внешности Хайяма?
– Если бы я держал в руках его череп, мог бы сказать многое. Не только про облик…
– Но вы же думали о нем, как-то же себе представляли…
– Я думаю, у него был тяжелый взгляд. Не властителя, а человека, который видит тебя до дна. А такой взгляд выдержать нелегко. Вы знаете, как в Иране готовят филологов? Студенты за годы учебы запоминают громадное количество стихов великих поэтов, просто пропитываются ими, с годами количество переходит в качество: по одному бейту, рубайи, даже по одной строке специалист может определить автора. Хайям был не только великий поэт, он знал наизусть весь Коран и все его толкования, знал все известные к тому времени сведения по математике, астрономии, астрологии, минералогии. И многое еще, о чем мы даже не догадываемся.
Почему-то кажется, что Джагарян говорил это не только мне, но и себе.
***
Навроцкий Александр Георгиевич (1938–2014) – историк российской металлургии, прекрасный знаток кузнечного дела. Кандидат технических наук. Автор монографий, учебников. Директор основанного им (1973) с такими же подвижниками Института-музея кузнечного дела в подмосковном селе Николо-Архангельское.
Не помню, кто нас познакомил. Это было в начале 1980-х, я тогда писал повесть о тверском купце Афанасии Никитине, оставившем тетради с описанием своего «Хожения за три моря» (1471–1474), – он стал первым европейцем, ступившим на землю Индии.
По моей версии, тверской купец (а Тверское княжество соперничало в те времена с Москвой) искал в Индии секрет булатной стали. И конечно, много вопросов у меня возникло. Например, почему Пушкин написал строки: «Так тяжкий млат, дробя стекло, кует булат»? При чем здесь стекло? Это оказалось загадкой и для Навроцкого. Но он ее решил и мне рассказал, я потом упомянул это в повести.
***
Рабинович Михаил Яковлевич (1913–1987) – доктор медицинских наук, нейрофизиолог, много лет работал в Институте мозга, заведовал лабораторией (до 1973), автор монографии «Замыкательные функции мозга» (1971). Родился на Украине, в городке Малине, работал, окончил рабфак, приехал в Москву учиться на юриста. И стал бы юристом, если бы не Всемирный конгресс физиологов (1935), на котором он оказался случайно: товарищ, учившийся в медицинском, уговорил его пойти с ним – там же Иван Петрович Павлов выступит!
Там, на галерке, слушая речь великого физиолога, молодой человек понял, что его призвание – физиология. Бросил юрфак, поступил в медицинский. Окончил в июне 1941-го; диплом подписал нарком здравоохранения Семашко. Всю войну – военврач. И всю войну с ним была книга И.П. Павлова «Двенадцатилетний опыт объективного изучения высшей нервной деятельности поведения животных». Закончил войну майором, с орденами, медалями и благодарственной телеграммой лично от Сталина. И уже не Мойше-Янкелем, как назвал отец, а Михаилом Яковлевичем, как записал штабной писарь: «Товарищ военврач, ну чего ж вам так мучиться?»
Демобилизовался, мечтал о науке, но недолго пробыл на гражданке, снова призвали в армию: война в Корее (1950–1953). В Ворошилове-Уссурийском развернули огромный госпиталь – принимать раненых «добровольцев»; майор Рабинович заведует нервным отделением. И на его голову – эпидемия энцефалита. Дети умирают. Температура, на третий день паралич ножки. Если в три дня не поставить точный диагноз, больной умрет или останется калекой. Единственный способ диагностики и лечения – пункция спинного мозга. А в Москве судят врачей-евреев, «убийц в белых халатах». И по городку слушок: «Врач-еврей берет мозг у русских детей». И начальник особого отдела уже не первый раз вызывает, уточняет: «Где служил? На каком фронте? В какой должности?» И начальник госпиталя, генерал, предупреждает: «Майор, у тебя, что, две головы? Одну тебе точно снимут, если не перестанешь делать пункции».
Спасла благодарность Сталина, предъявленная в особый отдел. А вскоре (5 марта 1953 года) умер сам Сталин; «врачей-убийц», которые еще остались живы, выпустили.
Кто-то посоветовал Рабиновичу, если он хочет в науку, обратиться к академику Орбели. Кто-то дал адрес. Леон Абгарович его внимательно выслушал.
– Вам надо в Институт мозга, к академику Асратяну. Я напишу Эзрасу Эсратовичу.
В прихожей старенький академик, генерал-полковник медицинской службы подал майору шинель. Михаил Яковлевич смутился, хотел взять у Орбели свою шинель, но тот улыбнулся:
– Надеюсь, майор, вы не думаете, что я перед вами заискиваю?
Эта встреча определила всю дальнейшую жизнь Рабиновича. В Институте мозга он защитил кандидатскую диссертацию, докторскую, много лет руководил лабораторией. Чувствовал, что близок к разгадке биохимического шифра шизофрении. И вдруг – он больше не нужен науке! 60 лет, пора на пенсию.
Он пытался убедить академика Платона Костюка, первым в СССР применившего микроэлектроды для исследования нервных клеток, оставить ему лабораторию, продолжить исследования.
– Михаил Яковлевич, поступим так. Вы сделаете для нас маленький доклад. – Костюк назвал фамилии еще трех академиков-физиологов. – Доложите самое главное: результаты ваших исследований, убедите, что вы обогнали американцев.
После доклада академик-секретарь Академии наук задержал Рабиновича:
– Михаил Яковлевич, вы не могли бы мне объяснить попроще то, о чем вы сейчас говорили?
Михаил Яковлевич пересказал мне тот разговор в больничной палате, где он лежал после второго инфаркта (первый случился, когда он узнал, что уволен из Института мозга).
– Ты знаешь, Вардванчик, что такое драма идей, трагедия ученого? Не в том, что бюрократы мешают новатору, не в зависти коллег… Драма, когда ты так далеко ушел вперед, что даже самые именитые коллеги не понимают уровень твоих исследований, открытий, озарения. Американцы, те понимают. Если бы я согласился уехать в Штаты, они бы построили мне целый институт, денег бы не пожалели.
Американцы Михаила Яковлевича не позвали; ему прислали приглашения два университета – в Гаване и Каире. Он их не принял. Два любимых ученика, клявшихся продолжить работу учителя, его предали. Тайна шизофрении до сих пор не разгадана.
комментарии(0)