Про папу, который мог все на свете

Папа научил держаться на воде, нырять, плавать – и тому, что вода опасна, утонуть может любой. Фото РИА Новости

Папу я помню лет с двух-трех. Меня записали в детский сад, который был далеко от дома, но близко к университету, где преподавал папа, и Политехническому институту, где архивариусом была бабушка. Трагедия детства (садик) разбавлялась утренне-вечерней веселостью по дороге туда и обратно. По дороге туда я забывала, что у калитки садика хлынут градом слезы, а обратно была невероятно счастлива, что наконец меня забирают. Садик был совсем даже неплохой, но я рыдала до последнего дня в нем.

Еще были «рабочие» субботы, когда семья решала, отправляться ли мне в больницу – «помогать маме быть врачом», на кафедру к папе – «печатать на машинке» или с бабушкой «выдавать/забирать документы» студентов и преподавателей. Я любила все три «работы» и ждала субботу, как иудеи Шаббата.

Папа в детстве – самый красивый и необыкновенный. Зеленоглазый блондин, высокий, худощавый, модный. С папой можно было почти все запрещенное бабушкой и мамой (рецепт счастливого детства – одни воспитывают, другие параллельно ослабляют вожжи). Правильно пользуешься ножом и вилкой, ровно держа спину, ведешь непринужденную беседу, – но и слепить снежок, развести костер, пустить «стаканчики» по воде тоже можешь... Результатом папиного «можно» были разбитые коленки, содранные локти, разбухшие от укуса пчел пальцы, расстройства желудка и простуды... Цена сомнительная, но зато какое удовольствие!..

В садик редко шли пешком. Папа любил поспать подольше: мама за дверь – папа «минут на 15» на диван. Позже раздавался ее контрольный звонок – папа вскакивал со словами: «Финтифлюшка, готова?» (я готова была час назад и спокойно играла). Вылетали пулей (я на руках у папы) ловить маршрутку. Добирались вовремя.

На подступах к садику я резко замедляла шаг, вцепляясь в папу, глаза намокали, пробивались первые всхлипывания. У калитки я уже рыдала, умоляя забрать с собой и обещая всяческое послушание. С прибаутками и обещаниями он отдирал меня от своей ноги, сочинял похожее на правду «я за газетой», сдавал меня воспитательнице и предательски удирал. Через 8–9 часов, нагулявшись, наигравшись, поев и поспав, я бежала навстречу купившему газету папе, и мы пешком шли домой.

Пути выбирались разные. То пройдемся по базару, где папа покупал арбуз (выбирал волшебно – слушая, простукивая, сжимая, ощупывая хвостик, сравнивая цвет, – я так до сих пор и не разгадала эту тайну) или дыню (тоже что-то прощупывалось и вынюхивалось), иногда «кислячку» - ревень, который тут же чистили и ели с солью (какое наслаждение! Папа смачивал платок и протирал мне руки – мамы с бабушкой рядом нет, значит, можно). То заглянем к кому-то в гости и домой заявимся уже перед сном под гневные взгляды и речи мамы. Потом, когда вырасту, я пойму, «для чего в квартире телефон» и что «ребенок – не игрушка», а тогда... Ах, как здорово было после садика оказаться на крыше ресторана «Козырек»! Какие там шашлык и лимонад! А вид!.. С той поры обожаю рестораны с видом. Эх, папа, папа...

Папа в детстве – санки по первому снегу (бегом – должна быть скорость) в любое время суток, даже глубокой ночью: снег в наших краях долго не лежал. Самые пышные и высокие новогодние елки – тоже он. Как и «опасные» аттракционы. Каждый месяц зоопарк (спорное развлечение, но я там училась сознавать, что человек не один в природе). Любила зверей, старалась их подкормить (уверена была, что голодают, да и не возбранялось это тогда). Зоопарк обходили целиком и полностью, накормив всех. В теплое время гуляли в ботаническом саду, и совсем не было скучно рассматривать растения, цветочки, деревья... Собирали гербарий, для чего поднимали с земли опавшее, а дома пришивали к листам бумаги и закладывали между страницами книг.

В походах с папой непременно была газировка из автоматов (запрещенная мамой по соображениям гигиены). Раскладной пластиковый стаканчик не всегда был под рукой, и папа устраивал действо по тщательному помыву общественной собственности. Одной рукой жал на омывающий элемент, другой держал стакан, потом отчаянно тер его платком, повторяя все манипуляции пару раз. После чего давал мне «трешечку» – трехкопеечную монету и возможность получить наслаждение. Как смешны сейчас подобные гигиенические меры, но тогда нам везло – ничем смертельным я не заразилась.

Папа – это плавание. Настоящий пловец, которому подвластны были любые стили, и самый зрелищный – баттерфляй (не каждый папа плавает дельфином). Он научил держаться на воде, нырять, плавать – и тому, что вода опасна, утонуть может любой, баловство в воде категорически запрещено, но уметь плавать надо. Моря, озера, бассейны, любые водоемы – ему не было скучно кататься вместе на волнах, нырять за рапанами, плавать наперегонки. У меня всегда были ласты, маски, трубки. Папа приучил к велосипеду и к роликам. Я вросла в эти коньки на колесиках – менялись только модели и размеры, но не образ жизни.

Научившись кататься на роликах, я вросла в эти коньки на колесиках надолго. Фото Depositphotos/PhotoXPress.ru

Однажды на охоту меня все же взяли – на подводную, зимой. Роковая ошибка. Оставшись на берегу с папиными друзьями, я заголосила минут через 15 после его нырка (я же помнила его наставления про воду!). Бедные дяденьки обещали нырнуть вслед за ним, как только подвезут гидрокостюмы, поскольку свои они не взяли. В общем, подводную охоту я не приняла.

Папа был музыкален, играл на всем, что было доступно: фортепиано, кларнет, аккордеон, гитара. Не вся его музыка тогда подходила мне – он не мог без джаза, а я могла и, естественно, не давала слушать ему.

Раз в месяц мы оставались одни (мама на дежурстве), дожидались ночи, полной темноты и проявляли фотографии – еще одна страсть. У нас была настоящая лаборатория. В пять лет я прекрасно знала весь процесс и была на седьмом небе от счастья, когда объявлялось: «Сегодня печатаем!» Проявитель, ополаскиватель, фиксаж, промывка, сушка, а главное – не спать! Это было счастье. Хрюкающая «Спидола» с каким-то «Голосом», где передавали джаз для папы. Джаз я полюблю подростком...

Папа не просто фотографировал – был художником. Мои детские портреты – мучение (мое) и шедевры (папины): «Голову налево, подбородок вверх, глаза направо, немного улыбнись, головку не опускай...» Фотографировать учил той, еще «сложной» техникой: «Киев», «Зенит»... В мои лет шесть к фотографиям добавились слайды. Процесс проявки усложнился и удлинился. Ночью на белом экране из простыни был обязательный просмотр для всей семьи, мы с папой – механики. Слайды обожаю до сих пор.

А еще папа придумал такую дурацкую забаву. Чтобы не таскать меня по очередям, возле магазина рисовал ногой плюсик на асфальте, веля «с него не сходить». Сообразив, как это делается, я рисовала свой вариант, а его затирала подошвой. Далеко старалась не отходить, но папа следил, выбегал из очереди, говорил «серьезно»: «Неужели я тебя так далеко оставил?!» Эту игру я обожала – не скучала, перемещаясь в пространстве, а папа тем временем добывал все, что «давали» или «выбрасывали».

Игрушки в основном покупала мама, но несколько папиных подарков я запомню на всю жизнь. Немецкие электрические игрушки: стиральная машина – зависть всех девочек во дворе, проводной телефон, который протянули от нас к моей подруге Жене, швейная машинка с педалью (от восторга я визжала). А потом, уже в школе, он купил мне прибор для выжигания, и... семья меня потеряла, а квартира и дома родственников и друзей пополнились разделочными досками и панно.

Еще папа купил бадминтон, но не учил меня ему. Учить «спокойному» бадминтону он не мог (в юности занимался теннисом, его удары по воланчику были совсем не детскими, поэтому меня учили друзья). Держать теннисную ракетку и бить по мячу научил, но фанатичной любви не привил; тем не менее ракетка Eterna со мной с 17 лет – его подарок к поступлению в МГУ.

С папой можно было все что угодно, и он мог все на свете. Недавно папы не стало. Его не обошел стороной ковид, вызвав кучу проблем, организм не справился с последствиями.

Теперь живу воспоминаниями.