Со-временность смерти и рождения. Из записок судебно-медицинского эксперта

Все – ангелы. Все в смерти как дети. Хуго Симберг. Раненый ангел. 1903. Атенеум, Хельсинки

16 марта в 08.43 во дворе дома 20 по Неглинной, где расположен супермаркет «Азбука вкуса», все и началось. Покатилось, резко ускорилось, сделало внезапный прыжок, чтобы потом ползти без надежды на скорый конец.

Какая была погода?

Наверное, снег. Снег долго не отступал в этом году. В архиве погоды зафиксировано +1 по Цельсию с пометкой «Ощущается как –4». Днем, по прогнозу, должен быть дождь, а вечером снова снег, и все время ощущается как –4.

А где я?

16 марта, вторник, в это время я должна ехать на работу. Значит, я на станции метро «Китай-город», вижу здесь иногда женщину с черной куклой на палках, она держит куклу на руках, на рюкзаке развевается чей-то серый хвост. Кукла в черном и с черными волосами, и женщина всегда в черном и с черными волосами. Я думаю про женщину, что она чревовещательница, и сразу вспоминаю старый фильм Dummy с Эдрианом Броуди. Мне нравится герой Броуди, неудачник, который говорит с миром при помощи куклы и не знает, как же ему быть без нее.

А на Неглинной грузовик с продуктами подъехал и собирается совершить маневр и развернуться, чтобы встать для разгрузки. Экспедитор Артем выскочил, как обычно выскакивает, не дожидаясь полной остановки, и пробирается между грязными снежными отвалами, никак не стаявшими в тени, и лужами. Артему в январе исполнилось 36, семьи нет, хорошая зарплата, отдельная квартира – мать с отцом давно продали их большую трешку и перебрались на дачу.

А я – заглядываю в календарь, – оказывается, в отпуске и уже проснулась в Махачкале в Hotel Alhambra, второй день чревовещательница садится в поезд без меня, мы обычно вместе едем до «Сухаревской». Наши дагестанские апартаменты с кухней больше квартиры в Москве, мы карабкаемся по узкой крутой лестнице на третий этаж, в окно завывал всю ночь ветер.

Грузовик сдает назад в 08.50, мы позавтракали, собираемся выходить, гид ждет внизу.

В 08.55 на Неглинной водитель, выскочивший из кабины после неприятных ощущений, как будто через кузов, через стенки машины, через руль и педали ему передалось хрусткое сопротивление, как будто машина сама отпрянула и вернула инерцию толчка, набирает скорую. Голова Артема сплющена, левый висок и глаз западают, под пальцами хрустит, из носа, рта и почему-то правого уха натекает кровавая сукровица.

В 09.34 Артема осматривают в приемном отделении, мы едем в Сулакский каньон, который на 63 метра глубже Большого каньона в Америке. Умеренная кома, открытая черепно-мозговая травма, переломы ребер, разрывы легких, напряженный пневмоторакс.

Куда спешит женщина-чревовещательница, я не знаю: мы обычно расходимся в разные выходы в подземном переходе.

В те же 09.34 16 марта Галина Петровна, 73 года, находится 88-й день в стационаре, на ней загорелась одежда от газовой плиты. Запись в медкарте от руки посреди отпечатанных на компьютере скопированных дневников: «В связи с отсутствием свободного автотранспорта на момент – нрзб – а также с плохо расчищеными дорогами невозможно проехать с каталкой и доставить больную на абследование». Орфография и пунктуация автора сохранены.

С этого момента время Артема и Галины Петровны идет рядом, он в нейрохирургической реанимации, она в ожоговой. Соседние корпуса.

Галина Петровна дышит днем сама через трубку из горла, к ночи ее берут на аппарат. Она в сознании, но больше спит, говорить не может, моргает и кивает, теребит край одеяла, а то зыркнет так глазами исподлобья на ординаторов и дежурантов на вечернем обходе – те пугаются и пишут в карте: «Больная негативно настроена к врачам».

Совместные операции. У Артема трепанация черепа, Галине Петровне ставят гастростому – ее питают только через зонд, и трахеостомическая трубка, и зонд стоят уже очень долго, есть риск образования пролежней и свищей, которые соединят пищевод и трахею. Теперь Галине Петровне питательные смеси вводят прямо в желудок. Артем в коме, симметричный набор: зондовое питание и ИВЛ через трахеостому.

Я давно вернулась из отпуска, но пока ничего не знаю ни об Артеме, ни о Галине Петровне. Пройдет Пасха и День Победы, день рождения моей падчерицы, работа, работа, дежурства в длинные майские выходные, случится Рязань и бескрайнее Константиново.

Умеренная кома – оглушение – ИВЛ – мочеиспускание по катетеру – гемодинамика поддерживается инфузией вазопрессоров – зондовое питание – стул был.

Мне хочется привести чревовещательницу с куклой, которая рассказала бы как там.

Больно, щекотно, грустно, страшно, хочется пить, мешают трубки, холодно или, наоборот, жарко, стыдно без одежды, и надо узнать погоду. Что сегодня, уже лето? На меня как будто капают мелкие, мелкие капли. Прохладная взвесь, проехала поливальная машина, брызги долетели через остановку. Дано: на светофоре стоят машины, на крыше одной из них доски, две доски лежат перед машинами, на пешеходной зебре, из машины выходит водитель, подбирает доски, прикручивает к остальным, пока горит красный, успеть бы. Вопрос: как доски попали на дорогу. «Белый Тюлень», фуршетные пирожки, микроскопические, на один укус, я пекла лучше. Серо-коричневый усатый сом ползет по руководству по бальзамированию и реставрации трупов. Круглый рот-присоска слизывает пыль с чавканьем, очищая до блеска глянцевые буквы на корешке, «-ация» блестит слюдяным блеском и тут же покрывается коркой слюны, застывает пузырьками.

По монитору брадикардия, переходящая в асистолию, АД не определяется, фотореакции отсутствуют.

В 09.20 констатирована биологическая смерть.

Одномоментность завораживает меня. Одновременность смерти и рождения, со-временность, со-чувственность.

Каждый, умирая от разных причин, умирает одинаково со всеми. Механизмы танатогенеза, насильственно различаемые врачами, в предпоследней и последней точках сходятся, выдавая совокупно остановку всего жизненного. Так же происходит с рождением, и меня, не отпуская, беспокоит смысл этой одинаковости и сопричастности. К чему совпадения, такие явные, на поверхности, бросающиеся в глаза, нарочитые и даже пошлые?

Смерть претендует на интимность, прячет гниющие тела в гробах, устанавливая границы для подсматривания. Мы разрываем землю, организуем фермы трупов и смотрим, смотрим во все глаза, фиксируем показания с монитора, измеряя температуру, импеданс, концентрации ферментов и придумываем новые методы регистрации, которые в итоге оказываются так же бессмысленны и бессильны и своей упорядоченностью только добавляют хаоса в строгие графики функций. Создаем видимость знания и узнавания.

А в легких скопился воздух, последний вздох, из носа потекла юшка, брызнула капля мочи из расслабленного сфинктера. Углы рта опустились в покое. Каждое слово о смерти в момент смерти становится правдой.