Мария Давыдова
Если это была больница для бедных, то какой же была больница для богатых? Фото Евгения Никитина
Ни на книжках, ни на обоях
Чаевничают две старинные подруги, одна к другой заехала на давно обещанные пироги. Обеим под восемьдесят, у обеих по сыну.
Первая недавно прилетела из Рима, а вешалку в прихожей украшает ее пушистая шубка.
Вторая, хозяйка дома:
– Нинка, племянница, отдала хорошую зимнюю куртку с капюшоном, мало ношеную, только рукава пришлось подвернуть – Нинка-то каланча.
– Мы в Риме такой кофе пили на Пьяцца-ди-Пьетра...
– Через полгода будет восемьдесят, пенсию добавят – интересно, сколько отвалят?
– На булавки не хватит.
– Ну, конечно, тебе Витька подкинет в случае чего...
Гостья пристыженно смолкает. Неловкая пауза. Вдруг у хозяйки улыбка светлеет, морщинки веером разбегаются к уголкам глаз, лицо молодеет:
– А помнишь, Дрюона на макулатуру давали, а Витька твой все книги шариковой ручкой изрисовал? А Вовка никогда у меня ни на книжках, ни на обоях – никогда.
Обе переводят взгляд на стену: оттуда им с большой фотографии улыбается пятилетний Вова – будущий чиновник.
– И читать он у меня в три с половиной научился.
– А у меня ко второму классу только нормально зачитал.
Гостья достает айфон в изящном чехле со стразиками и картинно пугается:
– Слушай, подруга, Витька через полчаса приедет меня забирать, а я еще лимонника твоего не попробовала.
– А поднимется Витька-то? Я бы хоть на него поглядела, какой стал.
– Может, и поднимется, если найдет, куда свой драндулет во дворе приткнуть. Здоровенный такой купил. А Вова-то твой какой стал? Тоже бы посмотрела!
– Через полгода на юбилей точно заглянет, тогда я вас заново познакомлю.
– Ну давай, лимонника-то клади. Побольше отрезай, я люблю твой лимонник. Да, Вова у тебя книжки всегда берег.
– Вот, лучший кусочек тебе отрезала. И на обоях тоже никогда. Ни на книжках, ни на обоях – никогда...
Спасибо тебе, туча!
Я приезжала в детстве к бабушке на каникулы, а бабушка мне рассказывала разные истории.
Я взрослела, бабушка, которую с моей младенческой подачи все, включая любимых учеников, звали Ненечкой, не становилась моложе. Истории как-то странно искажались и сдвигались во времени, будто в объективе «рыбий глаз»: давнее приближалось, становилось выпуклым и обрастало живыми подробностями; вчерашнее, только что бывшее, скукоживалось и скромно отходило на задний план.
Ненечка рассказывала истории из детства своих детей, из моего детства. Одну из них я помню до мельчайших подробностей.
– Ты совсем маленькая, в сандаликах и сарафанчике. Мы с тобой возвращаемся с Центрального пляжа (дело было в Киеве). Я видела, что собирается гроза, но не думала, что так скоро. Вдруг, уже на мосту через Днепр (очень длинный мост), небо потемнело, молнии засверкали, крупные капли упали нам на головы. Спрятаться негде, идти далеко в обе стороны. Тогда я и говорю: «Туча, послушай, пожалуйста, у меня маленький ребенок. Подожди – только до первой крыши, где мы можем спрятаться. Прошу тебя, туча!» Все тихо, полное безмолвие – нигде не дуновения. Молнии сверкают – тоже безмолвно. И в этой тишине мы с тобой, маленькой, идем по длинному мосту. На ходу я продолжаю уговаривать тучу: «Только до первой крыши, а то, ты же понимаешь, туча, маленький ребенок!» Проходим мост, там уже деревья, строения и есть куда спрятаться. Вбегаем под крышу, я говорю: «Спасибо тебе, туча!» И тут вижу: недалеко от нас не просто навес, а есть где сесть и переждать дождь. Беру тебя за руку, выскакиваем из укрытия – в ту же секунду: бум-бабах, гром, молния, стена воды... Все правильно, уговор был до первой крыши, туча честно его выполнила.
|
|
Когда просишь о чем-то стихию, надо выполнять уговор. Константин Маковский. Дети, бегущие от грозы. 1872. ГТГ |
– Ненечка, неужели правда? Как же так?
– Во-первых, я умею договариваться с тучами. Тут надо помнить две вещи: просить не просто так, когда в голову взбредет – причина должна быть веская. И второе: договор нельзя нарушать. Просишь до первой крыши, значит, до первой, иначе туча рассердится.
Ну, рассердится и рассердится. Прошло как-то неправдоподобно много лет. На мне сарафан и сандалики, со мной ребенок с меня ростом. Зонтика нет. Едем в троллейбусе, смотрю с тревогой в окно: дождь гонится за нами по пятам. Фора у нас небольшая, а до дома еще нужно добежать. Выходим на остановке: тут и небо потемнело, молнии засверкали, крупные капли упали нам на головы. Тогда я вспомнила последнее средство и говорю: «Туча, пожалуйста, мне нельзя промокать. Прошу тебя, только до подъезда. А мы постараемся побыстрее».
И всю дорогу, пока мы бежим, я продолжаю упрашивать тучу. Туча рокочет, подросток рядом со мной не перечит, но смотрит недоверчиво.
– Мам, может, заскочим в магазин – по-быстрому? Видишь, дождя все равно пока нет, успеем.
– Что ты, нельзя, тут надо помнить две вещи: просить не просто так, когда в голову взбредет – причина должна быть веская. И второе: договор нельзя нарушать. Просишь до подъезда – значит, до подъезда, иначе туча рассердится.
Вот, осталось перебежать через дорогу. И даже позднюю персидскую сирень не стану нюхать – помню про договор.
Подъезд. Рядом, под козырьком, сидят наши дворники, смотрят на тучу. На бегу здороваюсь, железная дверь быстренько открывается и пропускает нас внутрь.
Спасибо тебе, туча!
– Мам, ты иди, а я догоню.
Выбегает из-под козырька. Через секунду возвращается в мокрой кепке, но необычайно счастливый:
– Началось! Началось!
Только мы дверь закрыли – сразу началось! Бум-бабах, гром, молния, стена воды...
Договаривались до подъезда – значит, до подъезда, и ничего удивительного.
Больница для бедных
Поехали с Петей в оптику на Селезневке забирать мои очки.
Гуляли по переулкам возле Божедомки, пытались попасть в гости к Достоевскому.
Не попали. Решила сама рассказать, что знаю: про Мариинскую больницу, первую в Москве больницу для неимущих, учрежденную вдовствующей Марией Федоровной.
– И вот, представь, маленький мальчик... Что он ежедневно видел из окна с самых ранних лет: здание больницы. Горе, болезни, бедность...
Петя рассматривает здание больницы.
– Вот это, что ли, была такая больница для бедных?! Мам, а как же тогда выглядели больницы для богатых?
Флигель, где родился Федор Михайлович, хоть и имеет вид весьма обшарпанный, также не произвел желаемого мною жалостливого впечатления.
Рассматривали гигантский Театр Советской армии.
В Екатерининском парке учила Петю грести.
Потом еще в магазин зашли – уже когда возвращались домой.
Выходим с продуктами, я понимаю, что ноги мои, сильно захандрившие после лечения гормонами, вообще отказываются идти, даже прихрамывая.
Говорю:
– Петя, облом: кажется, я не могу идти.
Петя (светским тоном):
– Надеюсь, это не испортит тебе впечатление от поездки в целом?
В целом нет, не испортило – хорошая вышла поездка.
комментарии(0)