Сочиняя и мародерствуя. Московский дом, где Лев Толстой не встретился со Стендалем

Бывшая гостиница на углу Тверской улицы и Козицкого переулка, в которой Афанасий Фет любил пить кофе с Федором Тютчевым. Фото автора

Еще Александр Пушкин говорил, что «бывают странные сближенья…». Таковым можно назвать сближение двух великих писателей – Льва Толстого и Стендаля. Произошло оно весьма опосредованно и при необычных обстоятельствах (тем более что в жизни они не встречались друг с другом). Но обо всем по порядку...

1 ноября 1856 года Лев Николаевич отметил в дневнике: «Остановился у Шевалдышева», то есть в гостинице на углу Тверской улицы и Козицкого переулка, что находилась в 1830–1860-е годы на месте современного дома № 12, строение 2 по Тверской. В те годы хозяевами владения были купец Николай Иванович Шевалдышев и его сыновья Александр и Илья. Сегодня дом по этому адресу не слишком выделяется среди своих соседей на главной улице Москвы, особенно рядом с роскошным Елисеевским магазином. Но он не всегда был таким. Свой нынешний облик здание получило в 1930-х, обретя черты популярного тогда архитектурного стиля конструктивизма, расчертившего фасад, словно по линейке, на квадраты и прямоугольники. А ведь когда-то здесь стояла усадьба московского генерал-губернатора графа Петра Семеновича Салтыкова. Заслуга графа перед москвичами – появление первых почтовых учреждений в Первопрестольной. При нем открылся и первый дом призрения для сирот. Генерал-губернатором Салтыков служил до 1772 года.

Лев Николаевич приехал к Шевалдышеву ночью и во влюбленном состоянии из Тулы, где он объяснился с Варварой Арсеньевой. Доверяя нахлынувшие чувства дневнику («Я почти влюблен в нее»), он в то же время демонстрирует противоречивость своих оценок. В частности, на балу в Туле она «была прелестна», с другой стороны – «В. не способна ни к практической, ни к умственной жизни». Обуревающие Толстого мысли сопровождают его по пути в Москву, впадая из крайности в крайность, он даже раздумывает над тем, не вернуться ли обратно, чтобы сделать Варваре предложение. Пытаясь подавить «тоску невыразимую», Лев Николаевич навещает родню и знакомых. Вечерами убивает скуку походами в Малый театр, где смотрит «Горе от ума», впечатление от театра выражено словом «отлично». Посещает Английский клуб. В гостинице читает «Полярную звезду», аккуратно ведет дневник. Но тоска усиливается нездоровьем, которое сопутствовало приезду в Москву, у Толстого «страшная мигрень».

6 ноября Лев Николаевич выезжает в Петербург, захватив с собой роман Чарльза Диккенса «Крошка Доррит». Диккенса он ценил: «Какая прелесть Давид Копперфильд» (из дневника от 2 сентября 1852 года). В яснополянском доме даже висел портрет английского писателя. «Вы по-русски читали? По-английски это несравненно лучше выходит», – сказал Толстой одному из своих собеседников, приводя в пример «Записки Пиквикского клуба». Называя любимого Диккенса мировым гением и учителем литературного языка, «которые родятся раз в сто лет», Лев Николаевич говорил, что он оказал на него большое влияние, но все же не самое главное, как Стендаль. И теперь, уважаемый читатель, не упадите со стула: Стендаль тоже бывал в усадьбе Салтыкова, история которой чудесным образом переплетена еще и с толстовским творчеством.

Лев Николаевич не знал, что почти сорок лет назад, когда гостиницы и не было в помине, в салтыковских владениях нашел себе убежище француз Фредерик Стендаль. Быть может, следует сей факт увековечить памятной доской? Нет, не стоит. Ведь будущий сочинитель «Красного и черного» приехал к нам в 1812 году в обозе французской армии. И мы его не приглашали. А звали его тогда Анри Бейль, и о писательской карьере он еще не помышлял. Москва очаровала армейского интенданта Бейля. Жаль, недолго удалось ему наслаждаться московскими красотами, потому как буквально через несколько часов после въезда наполеоновских солдат в Москву 2 сентября 1812 года город загорелся, да еще как!

Мари-Анри Бейль, он же Стендаль – первый учитель Льва Толсто- го как автора военной прозы. Пьер Жозеф Дедре-Дорси. Стендаль в 1839 году. Музей Стендаля, Гренобль, Франция

Итак, генерал Дарю счел дом бывшего московского главнокомандующего неподходящим для себя, направившись к Английскому клубу, который в то время находился на Страстном бульваре. А что же Стендаль? Он вновь принялся за дневник. Читая его сегодня, мы вправе сказать, что московские записки Стендаля есть не что иное, как зафиксированный процесс превращения писателя в мародера и обратно. Как и все боевые товарищи, он грабил, тащил, что плохо лежит, короче говоря, мародерствовал. Но иногда в нем просыпалась тяга к сочинительству.

Мы не слишком преувеличим, если скажем, что так и не покорившаяся французам Москва весьма серьезно поучаствовала в формировании прозаика Стендаля – слишком глубоки были раны, нанесенные наполеоновским воякам русской кампанией, вызвав непроходящую, ноющую боль в сердце впечатлительных галлов. Недаром Лев Николаевич как-то признался: «Я больше, чем кто-либо другой, многим обязан Стендалю. Кто до него описал войну такою, какова она есть на самом деле?» Вероятно, написать войну «такою» Стендалю позволил и бесценный личный опыт, полученный им в Москве во время Отечественной войны 1812 года.

В 1901 году во время беседы с французским профессором Полем Буайе в Ясной Поляне Толстой говорил: «Стендаль? Я хочу видеть в нем лишь автора «Пармской обители» и «Красного и черного». Это два несравненных шедевра. Перечитайте в «Пармской обители» рассказ о битве при Ватерлоо. Помните, как Фабриций едет по полю битвы, абсолютно ничего не понимая, и как ловко гусары снимают его с коня, с его прекрасного «генеральского коня». Впоследствии на Кавказе мой брат, ставший офицером раньше меня, подтверждал правдивость этих описаний Стендаля... Повторяю, во всем том, что я знаю о войне, мой первый учитель – Стендаль». Военные сцены в «Войне и мире» удались исключительно благодаря описанной Стендалем битве при Ватерлоо. Москва повлияла на Стендаля, а тот – на Толстого. Круговорот впечатлений в литературе.

А что до гостиницы Шевалдышева, то славилась она своим кофе, приготовлением которого занимался бывший крепостной повар Кузьма, откуда-то узнавший секреты этого процесса (особенно ему удавался кофе по-турецки). Лев Николаевич, надо полагать, пил кофе, вернувшись в свой номер после скитаний по домам московских знакомых. Компанию ему бы мог составить Афанасий Фет, появись он в это время на пороге. Афанасий Афанасьевич и не скрывал, как часто он ходил к Шевалдышеву пить кофе, искусно прикрываясь совершенно иными причинами, а именно встречами с Тютчевым: «Было время, когда я раза три в неделю заходил в Москве в гостиницу Шевалдышева на Тверской в номер, занимаемый Федором Ивановичем. На вопрос: «Дома ли Федор Иванович?» – камердинер-немец в двенадцатом часу дня говорил: «Он гуляет, но сейчас придет пить кофей». И действительно, через несколько минут Федор Иванович приходил, и мы вдвоем садились пить кофей, от которого я ни в какое время дня не отказываюсь. Каких психологических вопросов мы при этом не касались! Каких великих поэтов не припоминали! И, конечно, я подымал все эти вопросы с целью слушать замечательные по своей силе и меткости суждения Тютчева и упивался ими». И упивался кофе, добавим мы. Так что гостиницу Шевалдышева писатели полюбили...