Роман Михеенков
Да, унизительно. Но... никто не увидит. Кадр из фильма «Крестный отец: Часть III». 1990
– Свет и звук выставили, можем начинать. – Я жестом пригласил героя занять место в кадре.
– Выключите, – устало, но твердо произнес герой.
– Почему? – Оператор на всякий случай оглядел осветительные приборы.
– Вы сделали это без уважения… – Герой был абсолютно серьезен.
Время от времени я снимаю фильмы-портреты хороших людей. Я имею в виду людей, способных оплатить работу режиссера и съемочной группы. По форме это примерно то же, что я делаю для федеральных каналов – фильмы о великих поэтах, художниках или политиках. Полноценное документальное кино по всем законам жанра. По сути – хоум-видео к юбилеям и дням рождения для узкого круга родственников и друзей. Потому что налоговой и прочим государственным органам такие фильмы лучше не показывать. Себе дороже. Если обобщить, то любое кино в этом жанре можно назвать «От трех до семи с конфискацией имущества». В 90-е годы я создавал шедевры в основном про откровенных бандитов, позже про бизнесменов, последнее время снимаю про чиновников и депутатов. Это все одни и те же люди, кто выжил в разборках, – повзрослели или состарились на моих глазах. Очень удобно – мой телефон их секретари передают друг другу.
В декабре коронавирусного 2020 года очередные съемки фильма-портрета привели меня – о, чудо и счастье! – в предместье Стамбула. Клиент – очень немолодой уроженец одной из бывших среднеазиатских союзных республик, а ныне депутат – построил свой белокаменный дворец на берегу Мраморного моря. Судя по интерьерам дворца, главный герой моего киношедевра видел в своей жизни только два фильма: «Крестный отец» и «Белое солнце пустыни». Примерно половина залов, галерей и комнат была воссоздана по видеоряду фильмов Копполы. Был даже детально скопированный ресторан «У толстого Мо». Тот самый. Со второй частью оказалось сложнее: скупая картинка советского вестерна никак не сочеталась с привычкой к роскоши и безграничными финансовыми возможностями. В итоге от «Белого солнца» остались только цитата «Восток – дело тонкое» и бесчисленный гарем. Погруженные в пышное азербайджанское барокко, эти детали могли бы и не напомнить о фильме, но в каждом уголке дворца висели телевизионные экраны. Одна их половина непрерывно транслировала фильм о жизни и приключениях товарища Сухова, другая – про трудовые будни итальянской мафии в Америке.
– Свежевыжатый. Гранатовый, как вы любите. – Слуга, обряженный в гаремного евнуха, поставил на стол стакан сока, наклонился и поцеловал массивный золотой перстень на пальце героя.
Хмурые плотные тучи упустили редкий солнечный лучик. Отразившись в крупном бриллианте на перстне хозяина дворца, он на мгновение расплескался по его волосатой лапе переливающимися брызгами. Завораживающий эффект. Зомбирующий. Мы с оператором переглянулись. Повисла неловкая пауза. Оператор Саня – бритый наголо атлет с обаянием тиранозавра – вне всяких сомнений мысленно соотносил свой гонорар с ненавязчиво предлагаемым актом «уважения». Я не сомневался, потому что был занят тем же самым. В ковидный год работы у киношников почти не было, при иных обстоятельствах я бы просто рассмеялся. Но…
Да, западло. Да, унизительно. Но... Никто не увидит. Никто не узнает. А потерять редкую и очень хорошо оплачиваемую работу – глупо. Оператор Саня точно никому не скажет. Но…
Герой с улыбкой сытого удава откровенно наслаждался нашим замешательством. Сволочь…
Но… Нет, унизительно. Совсем западло. Просто невозможно. Почему я вообще об этом думаю? Какое же я дерьмо. Так… Отснят почти весь материал. Сценарий в процессе съемок несколько раз менялся. Закадровый текст существует только в моем компьютере. Его юбилей, то есть премьера фильма, – через три дня. Он просто не успеет нанять другого режиссера. Клиент не дурак – тоже умеет считать. Держим паузу.
– Саня, поправь контровой свет. – Я схватил за руку оператора, двинувшегося, как показалось, в сторону волосатой руки героя.
– Восток – дело тонкое, – сипло рассмеялся герой.
Напряжение мгновенно улетучилось. Мы с оператором дружно заржали. Сколько полифонии было в этом смехе. В хрипах хозяина дворца звучало примерно следующее: «Ну что, котята, развел я вас? Значит, еще в форме. Поживу еще. Так-то, молокососы».
Саня разразился ржанием дикого мустанга, сломавшего ограждение вольера и умчавшегося в прерии. Мой смех был искренним, но горьким. Он переливался ненавистью и уважением. Этот аксакал не просто развел меня, блестяще использовав простой, но хорошо работающий сценарий. Он задел меня. Нет, формального унижения не было. Но он унизил меня перед самим собой. И знал это.
– Присядьте, пожалуйста, в кресло, мы по вам свет скорректируем, – предложил я, отсмеявшись.
– С уважением, – добавил оператор.
Интервью для таких фильмов обычно формальны. Моя задача – вытрясти из главного героя максимум полезной, складно изложенной информации. Это утомительно и сложно. Чиновники и депутаты крайне редко владеют русским языком. Кроме того, в удачных дублях не должно быть мата, что практически невозможно. Иногда приходится на ходу редактировать, если герои увлекаются. Фразу «Я эту тварь живьем в лесу закопал» всегда можно заменить на «Предательство я не прощаю». Или «Депутатство стоит столько-то» запросто меняется на «Я исполняю все обещания избирателям, поэтому уже третий срок депутат».
Интервью с аксакалом превратилось в поединок. Он блестяще говорил по-русски, его речь была полна неизбитых образов. Говорил аккуратно, тщательно подбирая каждое слово. Я, соблюдая все формальности и фиксируя все необходимое для фильма, стремился найти в его биографии эпизод, в котором он был жестоко унижен. Не для кино, естественно, для себя. Брал его истории и раскручивал их в разные стороны. Под предлогом записи еще одного дубля менял акценты в вопросах. Детство и отрочество были выжаты от первого отцовского подзатыльника до последней школьной драки. Армейские годы мы вычистили, как новобранец сапоги дембеля, – зубной щеткой. Девяностым было уделено особое внимание, я даже боялся, что он попросит меня вынуть раскаленный паяльник из его задницы. Ничего. Пустота. Будто я брал интервью у самого Микеле Карлеоне.
Монтаж фильма-портрета мы сделали в аппаратной, оборудованной в подвале дворца. Обычная практика – такие видеоматериалы клиенты никогда не выпускают из рук. Неизвестно, к кому могут попасть их нечаянные откровения. Я бы и сам такое видео никогда не взял – из элементарной трусости. Поэтому всегда добровольно позволяю обыскать себя и все свои гаджеты после завершения работы.
Фильм получился, как мне показалось, приличным, но герой беспрестанно морщился на просмотре рабочей версии. Морщился, как мне показалось, на эпизодах с дифирамбами. При этом, к моему удивлению, не внес ни одного изменения. После озвучания и окончательной сдачи фильма аксакал устроил для нас с оператором роскошный обед. С устрицами, трюфелями и моими любимыми винами. Оператор пил исключительно водку. Меню этого обеда мы согласовывали дольше, чем сценарий фильма. Его камердинер уточнял у меня год урожая каждого вина. Перед десертом мы с героем вышли на террасу над Мраморным морем выкурить по сигаре. Долго молчали. Я наслаждался великолепным видом. Жалел, что скоро предстоит вернуться в заснеженную Москву. Он о чем-то сосредоточенно думал. Будто собирался доверить мне некую тайну, но сомневался, смогу ли я эту тайну сохранить. Заговорил внезапно. Будто фильм о нас с ним шел уже довольно давно, но звук почему-то включился только сейчас.
– Ты думаешь, меня никогда не унижали? Ха! Ошибаешься. Постоянно! Постоянно… Иначе просто не бывает. Не унижаясь, я бы не построил этот дворец. Шалаш бы не построил. Я бы не торговал нефтью. Был бы нищим пастухом, которого унижают просто так. В нашей стране ничего не происходит без унижения. Ни-че-го. Ни яхту купить, ни семечками у метро торговать. Ни-че-го. Так что не обижайся. За державу обидно.
Черный лимузин перевез нас с оператором через Босфор и высадил у аэропорта в азиатской части Стамбула. Провожая машину взглядом, Саня спросил:
– Как думаешь, если бы мы с тобой перстень поцеловали, он бы бабок добавил?
комментарии(0)