О снятой парандже, которая стоила трех жизней

Активистки-просветительницы считали, что умение читать и писать по-русски поможет женщинам Востока обрести самостоятельность и независимость. Фото © РИА новости

Почему ее назвали Беллой, я так никогда и не узнала. Помню, бабушка упоминала Лермонтова, какую-то связь с именем героини одного из лучших романов русской литературы, за правдивость чего, однако, не ручаюсь (бабушки давно нет, да и Беллы недавно не стало, спросить некого).

В детстве ее имя казалось мне абсолютно естественным, таким же, как Ира, Света, Галя... Ну, Белла и Белла. Если растешь в большой семье с таким количеством родственников, что запомнить имена всех – достижение сродни выученной таблице умножения, не особенно задаешься вопросом, кто кому сын, дочь, племянник и брат. Только у одной из моих бабушек было восемь братьев и сестер, у одного из дедушек примерно столько же, и у каждого родственника были свои мужья/жены, дети, внуки, правнуки…

Никакой особенности я не видела ни в имени Беллы, ни в ее внешности. Для меня вполне обычными были все цвета и разрезы глаз, формы носов и ушей, брови черные, сросшиеся на переносице и фактически бесцветные. У нас были чернявые и русоволосые, рыжие и блондины, длиннокосые и лысые, скуластые и круглолицые… Разные.

Белла была одной из многих. Одной из разных. В какой-то момент я узнала, что она – дочь бабушкиной сестры Зои. В ранние годы я не очень-то идентифицировала бабушек (они жили вместе), кто из них родная, а кто двоюродная. Одна (бабушка Надя, родная) была явно моложе и энергичнее, ходила на работу, а вторая (бабушка Зоя, двоюродная) казалась мне глубокой старушкой – она давно не работала, смачно и много курила папиросы, одновременно жутко кашляя.

Жила Белла далеко в горах, о которых я только слышала, но лет до восьми не видела. У нее была большая семья: муж Борис (Бобо, как его звали в семье) – известный врач-хирург, возглавлявший районную больницу, сын Назар и три дочери: Надя, Гуля и Муха. Последние два имени абсолютно не резали мой слух – простых, привычных в русскоязычном быту имен в нашей семье было, если честно, не так уж и много.

Белла приезжала в гости к бабушкам нечасто, чаще у них гостили ее младшие дочери – мои «какие-то юродные» сестры. Явный акцент Гули и Мухи совершенно меня не волновал. Я знала, что семья у нас интернациональная и если кто-то говорит с акцентом на нашем общем русском языке, то это вполне себе норма.

В большой интернациональной семье все разные и никого не смущают внешние различия. Фото Depositphotos/PhotoXPress.ru

…Надя с Зоей были в числе редких русских активисток-просветительниц, оказавшихся в тридцатые годы в среднеазиатском высокогорье с мессианской идеей несения в массы светлого будущего. Они это светлое и будущее видели по-своему, не предполагая, очевидно, что у большинства местного населения могут быть свои, совершенно противоположные представления. Им казалось, что умение читать и писать по-русски поможет этим людям скорее обрести истинный смысл жизни, самостоятельность, независимость, способность принимать решения, отличные от вековых устоев и традиций. Женщины радостно откроют лица и пойдут учиться за парты, начнут прививать детей, зарабатывать деньги и иметь право голоса наравне с мужчинами.

Так им казалось, моим будущим бабушкам... И так в основном и стало, но многими десятилетиями позже. А тогда сестры, одна из которых была уже счастливой молодой женой и матерью, сдружились с первой тамошней активисткой, снявшей паранджу. Эта смело и отчаянно снятая паранджа стоила трех жизней – как именно убили «свободную женщину Востока», точно неизвестно, а мужа и маленького сына Зои, гласит семейная легенда, отравили.

В детстве ехать в высокогорье по серпантину казалось долго и страшно. Фото Depositphotos/PhotoXPress.ru

И вот мы ехали на машине к Белле. Туда, где когда-то все начиналось, туда, где когда-то перевернулись их с Зоей жизни, туда, где по улицам ходили потомки людей, отнявших у них все. Я, маленькая, всю оставшуюся дорогу то плакала, то возмущалась, то протестовала. Я не понимала этого примирения с жизнью, с судьбой, с местом, с людьми, совершившими такое... (И не принимала этого еще долгие годы.)

Но навстречу вышла Белла – охающая, смеющаяся, с объятиями, поцелуями и причитаниями, искренне радуясь нашему приезду, выбежали мои «какие-то юродные» сестры, затащили в дом, где стали угощать только самым вкусным и самым редким не только у них там, но и вообще у всех нас тогда.

Рассказанное бабушкой куда-то отложилось, со временем успокоилось, но не забылось. Позже мы постоянно будем возвращаться к этой нашей семейной истории – и со взрослыми, и с детьми будем говорить и спорить о событиях, случившихся в далекие тридцатые годы прошлого века... Навсегда Белла, ее муж и их дети останутся для нас самыми близкими и самыми родными. И мне больше не страшно ехать на машине по серпантину, чтобы побывать там, где мне всегда бывает так хорошо и где когда-то произошла жуткая трагедия.

Этой зимой Беллы не стало, она умерла в своем высокогорном кишлаке в окружении детей и внуков – самостоятельных, образованных, очень современных молодых людей. И может, те три смерти почти век назад хоть и были ужасны, но не были бессмысленны?..