Тридцать три несчастья и одно счастье. История про Павлину и про все, что было у нее в жизни

Эх, сапожки-ботиночки, жизнь конвейерная! Фото РИА Новости

Когда Павлина начала считать свои несчастья, она уж и не помнила.

Наверное, годика в три, когда спросила отца:

– Пап, а я несколько или сколько?

Он почесал щеку, потом затылок:

– Ну, девка! Не в мать такая умная. В меня, что ли? А несколько, доча, это три или четыре чего-нибудь.

А один и два она тогда уже знала.

Первое несчастье было то, что мама ее не любила. Ни разу не приласкала, по головке не погладила.

А не любила мать Павлину вот почему – уж слишком тяжело родила, через великое страдание.

Еще через год родила последнего, восьмого ребеночка – Ванюшку. Павлина помнит, как его принесли, мама строго велела ей в глазки брату пальцами не тыкать. Павлина руки за спину прятала и часами смотрела на маленького братика, больше похожего на котенка, чем на ребеночка.

Месяц всего и пожил, Настасья даже окрестить сынка не успела. Понесла его на Даниловское кладбище, где рядом детская больница, – там, в грудничковом отделении Анастасия трудилась нянечкой. Холодно было, декабрь, мороз. И денег ни рубля.

Встала Настасья у ворот кладбища, долго ждала. Высмотрела, как с грузовика мужчины сгрузили гроб, обтянутый кумачом, взяли на плечи. Видно, немалого роста покойник был.

Пошла и Настасья следом к готовой могиле. А когда рабочие уж веревками гроб обвязали, упала в снег на колени перед старухой в черном платке и черном пальто – видно, вдова или сестра покойника – и ради Христа умолила подложить к усопшему и ее сыночка, он много места в могилке не займет. Покачала старуха головой, пожевала сухими губами, но сжалилась, махнула рукой мужикам: заново крышку гроба открыли и младенчика уложили в ногах покойника.

Так и похоронили. А не догадалась Настасья, чтобы фамилию того старика и номер могилы на бумажке ей написали, чтобы и она когда пришла на могилку. Сама же она читать-писать не умела. Деревенская! Дома-то спохватилась, заплакала, да поздно. Но и то, слава богу, Ванюшку похоронила – ведь шестеро, кого она родила до Павлины, все в роддоме померли.

На другой год, 1947-й, когда продуктовые карточки отменили и Москва 800-летие праздновала, Анастасию Семенову наградили новенькой медалью в белой картонной коробочке, тогда она и померла. И осталась Павлина одна с отцом, пять годочков ей было, шестой пошел.

Третье несчастье (второе: мамка умерла): отец пил. Но не бил.

Четвертое, что одна ножка хромала: как-то Павлина снимала с печи кастрюлю с готовыми щами да на себя опрокинула, от страха кинулась с пола собирать кость с мясом, капусту, картошку... Соседи как увидели ее в обваренном платьице, от которого пар шел, вызвали «скорую», та увезла в больницу; сразу покатили Павлину на операцию, в резиновую маску эфир капнули, прижали к лицу, велели считать, на «семь» она заснула. Два месяца лежала в больнице. Рубцы на ножке остались.

Пятое несчастье: глазки косили. Не всегда.

Шестое: никак не могла она научиться шнурки на ботиночках завязывать; нагнется – и сразу глаза косят, и получаются не бантики, а узлы.

Седьмое: крыса Павлине нос прокусила, когда она спала.

Отец спал на кровати, она – на сундуке. Ей нравилось на сундуке: свернется калачиком под папкиной телогрейкой, под голову его солдатскую ушанку подложит (шапка еще с войны, с красной звездочкой), под щеку ладошки – и спит. И кажется ей, что в сундуке для нее хранятся наряды, ботиночки на пуговках, белый пуховый платок, палочки бенгальских огней, игрушки на елку, конфеты в фантиках, большая тряпичная кукла, цветные карандаши, носовые платочки (у нее ни одного не было).

Хоть цветным лампочкам порадоваться...  Фото РИА Новости

Открыла глаза, а у нее на плече крыса сидит и облизывается, и бязевая рубашонка вся в крови. Так она закричала, что папка сразу проснулся: разбил пустую четвертинку, затолкал осколки в крысиную нору в углу, куда та исчезла.

На Пасху (а Павлина знала: когда соседи начинают яйца красить, варить с луковой шелухой, да куличи печь, да в церковь Ивана Воина с белыми узелками собираться, это Пасха; и мама так делала, с собой Павлину брала, ей больше всего нравилось, когда священник расставленные на досках куличи, пасхи, крашеные яйца обрызгивает большой кистью, макая в чашу со святой водой) отец привел себе новую жену. Вот она Павлину била – хлестала связкой бельевой веревки.

Папка ее со своего завода взял, «Красный пролетарий», он там слесарил, а она в проходной в охране стояла: сутки на вахте, два дня семечки грызла. Без мачехи дома был праздник, а с ней – наказание: и то не по ней, и это не так.

Охранница принесла с собой огромный фанерный чемодан, где три Павлины могли бы улечься. При Павлине никогда чемодан не открывала, но замочек дергала, проверяла. В первый раз заявилась в каракулевой кубанке, синем драповом пальто с лисой-воротником, в серых валенках с черными галошами, валенки веником не обмахнула, не вытерла, сразу поперлась к кровати: щупать подушки, матрас, одеяло. А Полина к ее приходу хорошо пол вымыла. И посуду всю. Но, видно, не понравилось той у Павлины с отцом: теснота, соседей много, печку дровами топить, за водой ходить с ведром на колонку – вот тебе и Москва! На следующий год, сразу после 1 Мая съехала, да еще отпорола подзоры с кровати и одну подушку в свой чемодана захапала. В тот год Павлина пошла в школу. А там свои несчастья: дразнят, щипают исподтишка, чернилами на русые волосы брызгают. И двойки, конечно: по чистописанию, по арифметике, только по пению пять, одноклассницы дразнят: «Пискля косоглазая».

Но семь классов Павлина кое-как кончила. Папки уже не было, умер, пьяным замерз во дворе.

Соседка, старая партийка Шапиро, взяла девочку за руку, отвела на знаменитую обувную фабрику «Парижская Коммуна», где сама много лет состояла в парткоме. Привела в отдел кадров, поручилась, что девочка послушная, работящая.

На фабрике Павлина отработала до самой пенсии: сперва уборщицей, потом на конвейере, потом упаковщицей. Проводили ее с почетом как ветерана, наградили медалью «850 лет Москвы» и коробкой конфет «Садко».

Она к тому времени уже давно была замужем – за своим же фабричным, из столярного цеха. Николай ли Павлину высмотрел, она ли его, кто ж теперь разберет, а повезло обоим: полюбили друг друга и вместе прожили 61 год. И сейчас живут.