Почти рождественская история

Все дети из всех классов принесли по подарку мальчику, которому мама не могла устроить праздник в его день рождения. Фото Depositphotos/PhotoXPress.ru

Во Францию я когда-то попала случайно − задача была просто уехать из Советского Союза. Направление было «отсюда − туда», и «туда» принималось любое европейское. С собой у меня было совсем немного денег (сколько официально тогда меняли при выезде по туристической визе), совсем немного одежды (чтобы никто не заподозрил, что еду я по туристической визе, но в один конец), учебник русского языка (потому что я, естественно, рассчитывала немедленно начать обучать многочисленных желающих русскому языку) − и трое маленьких детей.

По-французски я не говорила, но считала, что английского мне будет достаточно. Оказавшись на месте, обнаружила, что французы говорят по-французски, а по-английски не говорят, что учиться у меня русскому языку почему-то никто не хочет, что бездомные, спящие в метро, − это не продукт советской пропаганды, а реальность… Что надо где-то жить и что-то есть. И что трое маленьких детей − это лично моя ответственность, только моя и ничья больше. Так уж получилось, что я была у них одна, но это совсем другая история.

Я попросила политического убежища; пока наше дело рассматривалось, нам вроде бы должны были помогать благотворительные фонды и какие-то государственные организации, занимающиеся иммиграцией. Я обошла все возможные и невозможные фонды и организации, помогающие иммигрантам со всего света. Я была согласна сменить вероисповедание, сексуальную ориентацию, пол и возраст, если потребуется. Мне надо было где-то жить с тремя совсем маленькими детьми. Всюду мне улыбались, давали немного денег (ну, совсем немного, 20−50 франков, это 3−7 евро) и объясняли на пальцах, почему не могут помочь с жильем.

Жили мы временно в гостинице, но это было совсем временно. Надо было как-то устраиваться − и сделать это очень быстро. Я еще не начала отчаиваться, но как бы уже готовилась начать.

И в один прекрасный день встретила женщину, которая не стала мне объяснять, почему она не может мне помочь, а просто помогла. Она провела несколько часов на телефоне, с кем-то договариваясь и на кого-то сердясь на непонятном мне французском. Потом, к моему изумлению, на очень хорошем русском объяснила, что ей удалось пристроить нас в приют для бездомных, но что это противозаконно, потому что приюты оплачиваются из налогов работающих французов и предназначаются для французов же в бедственном положении, но что сейчас это неважно, а важно, чтобы мы где-то жили, пока решается вопрос о нашем статусе. Что нам помогут туда переехать уже завтра и что нас оттуда могут выселить в любой момент, если придет проверка, но чтобы я не волновалась, потому что как-то все образуется.

Я смотрела на нее во все глаза, а она сказала, что делает это не для меня, а для своей мамы, которой сейчас уже за 90. Мама когда-то, во время революции, совсем молодая, одна с двумя крошечными детьми («мой брат и я») бежала из России во Францию и мыкалась с ними по углам, и как все это было ужасно трудно. «Я сейчас приду домой, позвоню маме и расскажу, что помогла молодой женщине с крошечными детьми. И маме будет очень радостно».

Так началась наша жизнь в приюте для бездомных. Директор приюта вполне прилично говорил по-английски, и это была моя единственная связь с окружающими. Директор устроил моих детей в школу в соседней деревне в 30 минутах ходьбы. Идти надо было по кривым улочкам, мощенным кирпичом, через маленькие площади, мимо булочных, цветочных магазинов и кафе со столиками на улице. Директор принес нам коляску. «Моего сына», − сказал он. В эту коляску я сажала младшего ребенка, сзади на перекладины ставила среднего, а старшего вела за руку.

Школа во Франции − с трех лет. Моему среднему ребенку на тот момент еще не исполнилось трех, но его все равно взяли. Со мной дома оставался только совсем маленький младший. В школе детей бесплатно кормили горячими обедами и укладывали днем спать, а когда начались каникулы, не спрашивая меня, записали в дневной лагерь при этой же школе (мне только сказали, что теперь их будут кормить еще и завтраком, и полдником, и что если я хочу, то могу приводить их раньше, а забирать позже). Кто платил за все это, я не узнаю никогда.

Дети пошли в местную школу и очень скоро заговорили по-французски.   Фото Reuters

Пока я думала, как быть, одна из мам одноклассников моих детей приехала к нам на машине, через моих собственных доморощенных переводчиков и на пальцах объяснила мне, что надо всем сесть в ее машину, и отвезла нас в обувной магазин. Это был ее собственный обувной магазин. Она села на пол, поснимала с моих детей старую обувь, выбрала им по две пары новой, улыбнулась мне, на пальцах объяснила, что желает нам прекрасно провести остаток дня − и отвезла назад в приют.

А потом у моего старшего ребенка случился день рождения. Пять лет.

Пять лет − это все-таки когда ребенок уже многое понимает. И он понимал невероятно много. Он понимал, что мы в какой-то совершенно экстремальной ситуации, но не понимал, почему и как надолго. Я тоже не понимала, как надолго, хотя и понимала, почему.

Я пошла к директору школы. На пальцах и с освоенными тремя словами по-французски рассказала ему, что грядет день рождения, но что у меня нет ни малейшей возможности хоть как-то его справить. Директор (на пальцах) сказал, чтобы я не волновалась.

Когда я пришла вечером забирать ребенка из школы, он стоял посередине спортивного зала, а вокруг него была куча подарков, я никогда в жизни не видела столько! Оказалось, что директор школы написал всем родителям письмо, в котором рассказал, что в школе есть мальчик, которому мама не может устроить праздник в день его рождения. И все дети из всех классов из всей школы принесли по подарку, потому что все родители пошли в магазин и купили подарок мальчику, которого не знали, но которому мама не могла устроить праздник. И они устроили такой праздник, которого ни я, ни мои дети не забудут никогда.

А еще нам подарили кучу детской одежды, сладостей и фруктов.

Вскоре после этого мы получили политическое убежище, переехали в другой город и зажили нормальной жизнью.

Прошло лет 10, наверное. Однажды ко мне в гости пришла русская знакомая. Она переехала во Францию на несколько лет раньше меня, была замужем за французом и отлично разбиралась в местной жизни. Мы уже собирались сесть за стол, и тут я вспомнила, что нету… ну, скажем, сметаны. Я сказала: «Подожди, сейчас схожу к соседке за сметаной!» «Маша, − сказала моя знакомая, − вот ты прожила здесь столько лет, а не знаешь, что не принято ходить к соседям за сметаной!» В этот момент в дверь постучала соседская девочка: «Маша, мама просит одолжить луковицу!» Моя знакомая была возмущена: «Да ты тут всех соседей испортила!»

Французы часто кажутся русским холодными и жадными. На самом деле французы невероятно щедрые и глубокие, готовые прийти на помощь. Французы живут по определенным правилам. Обед в 12 часов. Нельзя приходить в гости неожиданно, чтобы не поставить хозяев в неловкое положение. Не лезть в чужую жизнь, если тебя об этом не просили. И так далее. В этих правилах есть смысл, если приглядеться.

Я научилась у французов очень многому – и, похоже, чему-то научила их. До сих пор соседи приходят за луковицей только ко мне, а не друг к другу. Но ко мне за луковицей приходят всегда. И за 30 лет мне даже удалось найти несколько желающих изучать со мной русский язык!