Хреновая фуга. Про одессита Кешу, который на нотном стане пенис рисовал

Кеша обладал даром извлекать музыку из любого предмета или явления. Хуан Грис. Скрипка и стакан. 1915. Гарвардский художественный музей, Кембридж, Массачусетс (США)

– Понимаешь, чувак, если я-таки сделаю модуляцию, фигня на постном масле получится, а не марципанчик – тем более не музыка. Мусоргский пробовал – плохо кончил, чтоб он был здоров. Ты же не хочешь сказать, что пить вино после водки – это кошерно? Вот и давай деньги. – И Кеша смотрел на меня, как памятник Чайковскому на абитуриента, поступающего в консерваторию.

Однажды зимой я понял, откуда взялась его кличка. Выяснилось, что Кеша безупречно выписывает (от слова писать) на снегу скрипичные ключи, когда после пива не способен добежать до туалета.

Скрипичный Ключ учился в консерватории, ему прочили славу Баха или Моцарта. Кеша писал, на мой вкус, действительно гениальную музыку – мне приходилось бывать на концертах консерваторского оркестра, было по чему судить. Он обладал удивительным даром извлекать музыку из любого предмета или явления и рассказывать ею о себе, о собственной боли. «Соната пустого стакана» для ксилофона с оркестром, симфоническая сюита «Поиски тары», цикл прелюдий «Странные позывы»...

Однажды, прогуляв целый семестр, Кеша обнаружил, что через двадцать минут ему сдавать экзамен по полифонии, к которому, как выяснилось, он должен был написать фугу. Скрипичный Ключ попросил преподавателя поставить ему оценку за прошлые заслуги, которых было в избытке, но педагог, истерически завидовавший Кешиному таланту, ответил: «Хрен тебе, а не оценку». Зря он так ответил. «Хреновой фугой», которую теоретики и живые классики из профессуры не смогли отличить от баховской, восхищалась вся консерватория. Позже выяснилось, что хулиган Кеша точечками-нотками нарисовал на нотном стане член (в смысле пенис), растащил эти точечки по пяти линейкам вправо и влево, дорисовал к ноткам штили, определив их длительности, расчертил такты. Получилась тема фуги. Дальше, по всем законам полифонии, Скрипичный Ключ написал самую настоящую четырехголосную фугу. На все про все ушло аккурат двадцать минут. Он, сволочь, даже подчеркнул синкопой эрекцию. Когда кафедра узнала историю фуги, Кешу чуть не выгнали из консерватории.

От его музыки замирали залы. Пятая симфония Скрипичного Ключа принесла ему первую премию международного конкурса, которую мы пропивали целых три дня. На второй день Кеша умудрился потерять единственный ножик, и нам нечем было нарезать колбасу. Выручила Сонечка, любовница Скрипичного Ключа, лауреат всевозможных конкурсов и самая красивая скрипачка за всю историю Московской государственной консерватории. По просьбе Кеши она сняла струну со своей скрипки, стоившей как новенький спортивный «мерседес», и этой струной ювелирно нарезала «докторскую».

– Кеша, ты можешь мне как-нибудь объяснить, чтобы я хоть чуть-чуть понял, как это рождается? – с трепетом спросил я о той самой пятой симфонии.

– Что ты привязался – мышь в грозу, – отмахнулся гений. – Ты не тренди, чтоб ты-таки был здоров, наливай, водка грустит! Оно ей надо?

– Кеша, куда ты спешишь?

– У меня фобия, зачем ты ее теребишь? – Скрипичный Ключ начал терять терпение.

– Какая фобия?

– Я панически боюсь пустую рюмку.

К утру мне удалось вытрясти из Скрипичного Ключа историю создания симфонии. Оказалось, однажды ночью в сильную грозу Кеша вышел на балкон покурить и увидел мышь. Промокшую и испуганную. Ей было настолько страшно от небесного фейерверка и раскатов грома, что человека она не испугалась. Я-то услышал в этой музыке вечное противостояние человека и системы, мое собственное безграничное одиночество в этом мире. Абсолютное отчаяние и тень надежды на счастье. Кеша макал кусочек хлеба в томатный соус, оставшийся от кильки, и смачно чавкал. Пушкинский Сальери отравил бы эту кильку.

Я знал, что Скрипичный Ключ не врет. Искренне захотел дать ему в морду за растоптанные иллюзии. Пока сжимал кулак, задумался – а чем же я лучше той промокшей мыши, что боится молний? Чем ее страхи отличаются от моих? Если разобраться, человек – это мышь в грозу, которая всячески старается отогнать от себя это понимание.

Мы не виделись лет тридцать или того больше. Меня случайно занесло в Нижний Новгород, решил разыскать друга юности. Иннокентий практически не изменился. Тощий, в мятой рубахе и застиранных джинсах, ссутулившийся в вечном вопросе «чем, Господи, я так тебя рассмешил?». По-прежнему очаровательный в непроходящем «после вчерашнего». Разве что мешки под глазами насытились синим оттенком и заметно увеличились. На последнем курсе консерватории Кешин куратор, которому Скрипичный Ключ представил свою дипломную работу – симфонию, навеянную похмельным пробуждением на одной из лавочек Никитского бульвара, – нагло ее спер и представил публике как собственное произведение. Кеша обиделся, отказался от диплома и уехал в Нижегородский оперный театр, куда его давно звали дирижером. Потом Советский Союз окончательно развалился, руководство театра сменилось, и новые культурные менеджеры разжаловали Кешу в звукорежиссеры.

Пока мы шли по нелогичным и непредсказуемым лабиринтам служебных театральных коридоров, он рассказывал о себе.

– Вот, работаю звукорежиссером. Хотелось бы чаще, а выходит все реже и реже. Но это у меня так, для души… Денег здесь платят… от дома доехать дороже. Зато иногда бывает таки хорошая музыка. Редко, но бывает. А вообще у меня не самый кошерный бизнес: я перепираю попсовые мелодии для рекламщиков и торговых центров.

– Что значит «перепираю»? – поинтересовался я.

– Ты телек смотришь? Рекламу видишь? В рекламе таки звучат известные мелодии. Только ни одна падла не хочет отчислять авторам, чтоб они были здоровы, их законные проценты. А меня просят изменить несколько нот, чтоб мелодия оставалась узнаваемой, но по юридической части никто не доковырялся. И в больших магазинах, и в кабаках таки звучат известные мелодии – и они, чтоб им чесалось в неудобном месте, просят поменять пару нот, чтобы авторские не платить. Сволочи…

– А свое пишешь?

– Таки кому оно надо? И для здоровья вредно. Я, если пишу, то трое суток пишу, потом неделю бухаю, чтоб душевные раны смазать. А в итоге моя музыка нафиг никому не нужна… Завязал я… Завязал… – В его признании не было тоски или грусти, простая констатация.

Звукорежиссерская рубка – пыльная, прокуренная каморка – обрадовала меня стопками нотных листов, исписанных от руки. Значит, соврал Скрипичный Ключ, продолжает писать. Почерк-то я узнал. Однажды Кеша посвятил моему коту Зигфриду фортепианную фантазию «Чеши кота!», ноты я всегда показывал гостям как самую главную реликвию. Да и не мог он завязать, музыка разорвала бы его изнутри.

Кеша замолчал, по его отсутствующему взгляду я предположил, что он вывалился в параллельную реальность. Он замер, начал слегка покачиваться, вслушиваясь в скрип половиц под ногами. Потом закрыл глаза и замурчал мелодию. Простую и совершенную. В ней было что-то по-моцартовски солнечное и нежное. Эту мелодию захотелось взять ладонями и уткнуться в нее носом.

Я вдруг понял, зачем Кеша нужен Вселенной. Его создали для трансформации реальности в прекрасное. Все его музыкальные шедевры, как только что рожденная на моих глазах мелодия, часто появлялись из банальности, бытового неудобства и даже пошлости. А Скрипичный Ключ был своеобразным заводом по переработке мусора в нечто высокое и совершенное.