Александр Васькин
С именем Толстого связано множество московских адресов. Фото Евгения Никитина
Давно занимаясь темой «Лев Толстой в Москве», изучая повседневную жизнь великого русского писателя в Первопрестольной и даже стиль его московской жизни, я и не думал – не гадал, что когда-то наткнусь на новый толстовский адрес. Казалось бы, что все или почти все о пребывании Толстого известно: жил на Плющихе и в Хамовниках, на Сивцевом Вражке и Пятницкой, в Нижнем Кисловском переулке и на Тверской, бывал в Дворянском собрании и Английском клубе, в Московском университете и Третьяковской галерее, в Румянцевской библиотеке и Училище живописи, ваяния и зодчества на Мясницкой, гимназии Поливанова на Пречистенке и т.д. Но и этот список далеко не полон. В молодые и холостые годы Льва Николаевича, когда он усиленно занимался самоанализом, пытаясь посвятить себя конкретному и полезному делу, в его записях как одно из непременных мест посещения и досуга упоминается манеж. Но какой это манеж – тот ли, что был построен по проекту Августа Бетанкура и открыт в 1817 году в центре Москвы?
7 марта 1851 года Толстой, тогда еще и не думавший о писательстве, законспектировал по порядку весь свой прошедший день: «Утром долго не вставал, ужимался, как-то себя обманывал. – Читал романы, когда было другое дело; говорил себе: надо же напиться кофею, как будто нельзя ничем заниматься, пока пьешь кофей. – С Колошиным не называю вещи по имени, хотя мы оба чувствуем, что приготовление к экзамену есть пуф, я ему этого ясно не высказал. – Пуаре принял слишком фамилиарно и дал над собою влияние: незнакомству, присутствию Колошина и grandseigneur’ству (высокомерию. – с фр. А.В.) неуместному. – Гимнастику делал торопясь. – К Горчаковым не достучался от fausse honte (лени. – с фр. А.В.). – У Колошиных скверно вышел из гостиной, слишком торопился и хотел сказать что-нибудь очень любезное – не вышло. В манеже поддался mauvaise humeur (плохое настроение. – с фр. А.В. ) и по случаю барыни забыл о деле…»
Однако речь в этом отрывке из дневника идет вовсе не о манеже Бетанкура, а о другом. Но о каком же и где он тогда находился? И чем там занимался Толстой, каким-таким «делом»? Перечитывая в очередной раз его «Юность», я нашел ключ к разгадке этого вопроса, убеждающего нас в том, что, несмотря на пристальное внимание армии биографов писателя к его жизни и доскональное (казалось бы) исследование его судьбы, остались еще белые пятна. Вот что пишет Толстой в начале 37-й главы: «Сердечные дела занимали меня в эту зиму довольно много. Я был влюблен три раза. Раз я страстно влюбился в очень полную даму, которая ездила при мне в манеже Фрейтага, вследствие чего каждый вторник и пятницу – дни, в которые она ездила, – я приходил в манеж смотреть на нее, но всякий раз так боялся, что она меня увидит, и потому так далеко всегда становился от нее и бежал так скоро с того места, где она должна была пройти, и так небрежно отворачивался, когда она взглядывала в мою сторону, что я даже не рассмотрел хорошенько ее лица и до сих пор не знаю, была ли она точно хороша собой или нет. Дубков, который был знаком с этой дамой, застав меня однажды в манеже, где я стоял, спрятавшись за лакеями и шубами, которые они держали, и узнав от Дмитрия о моей страсти, так испугал меня предложением познакомить меня с этой амазонкой, что я опрометью убежал из манежа и при одной мысли о том, что он ей сказал обо мне, больше не смел входить в манеж, даже до лакеев, боясь встретить ее».
Но кто такой этот Фрейтаг? Манеж, в котором молодой Лев (и его герой) забывал о деле и думал о барышне, принадлежал, уж конечно, не Густаву Фрейтагу – немецкому писателю, роман которого «Дебет и кредит» Толстой читал в 1857 году, будучи в Швейцарии во время своего первого заграничного путешествия. Роман, создавший его автору репутацию антисемита (что уже в 1970-е годы помешало его экранизации Райнером Фасбиндером), Толстому не понравился. Роман показался ему «плохим», так как «невозможна поэзия аккуратности». Столь строгую оценку толстоведы связывали якобы с чуждой Льву Николаевичу «педантичной аккуратностью», претившей его пылкой и увлекающейся натуре.
|
|
Манежа на Бронной давно нет, а вот усадьба писателя в Хамовниках осталась. Фото автора |
Столь мудреное определение скрывало под собой 80 лошадей всевозможных пород, которых сдавал в аренду для верховой езды хозяин манежа. Это был крупнейший манеж в Москве. Особенным спросом пользовались лошади Фрейтага в пору публичных московских гуляний – распространенной формы проведения досуга просвещенного общества. А еще нам известно, что Фрейтаг в своем манеже тренировал не умеющих кататься мальчиков и девочек, обучая их верховой езде; принимал лошадей для выездки на очень выгодных условиях. И все это способствовало полезному влиянию на здоровье, которое «приобреталось там в одно время с удовольствием» и по этой причине заслужило право быть помещенным в число «замечательных заведений» Первопрестольной. Вот и еще один толстовский адрес Москвы.
Впрочем, почему только толстовский: здесь брали верховых лошадей герои повести Тургенева «Первая любовь» и многие достойные (и не очень) современники той эпохи. В воспоминаниях барона и известного железнодорожного инженера Андрея Ивановича Дельвига упоминается полукриминальный случай с его беспутным дальним родственником Николаем Танеевым, пристроенным им для исправления дурного нрава в Константиновский Межевой институт. Но корм оказался не в коня. Молодой человек, склонный к аферам, как-то заявился на Бронную в манеж Фрейтага и взял там лошадь напрокат на несколько часов. Лошадь ему охотно дали, ибо он назвался племянником Дельвига. Но обратно он так и не приехал – и тогда Фрейтаг потребовал от Дельвига оплатить стоимость лошади, позаимствованной мнимым племянником. Дельвиг чрезвычайно удивился, поскольку, как говорится, был «ни сном ни духом». А тем временем Танеев направился в Дмитров, где попытался продать лошадь крестьянину, но был разоблачен и арестован. В итоге лошадь Фрейтагу все же вернули, а Танеева отправили в карцер института.
Воспоминания Дельвига относятся к 1861 году, когда в манеже Фрейтага по-прежнему учили выездке, а вот в большом манеже, выстроенном, напомним, в память об Отечественной войне 1812 года, чего только не устраивали. Здесь, например, выступал со своими дрессированными животными Владимир Дуров, демонстрируя публике интеллектуальные возможности свиней, будто бы умеющих читать свежие газеты, что не прошло мимо Антона Чехова, высмеивавшего также в своих публикациях и пошловатые гуляния в манеже. Но самое главное, что в большом манеже Толстой тоже бывал – учился ездить на велосипеде, но об этом в другой раз…
комментарии(0)