Как гуси спасли мой партбилет

Из всех материалов газеты генсека заинтересовала статья про колхозных птиц. Фото Reuters

Когда я вспоминаю советскую власть, у меня к ней нет никакой претензии. А у нее ко мне нашлись.

Так случилось, что мне выпала радость переезжать из провинции в Москву на работу в редакцию «Комсомольской правды». А для этого требовалось встать на партийный учет в райкоме партии. Надо признать – для того чтобы войти в это небольшое, но всемогущее здание, мне не надо было спецпропусков. Каждый коммунист ощущал на себе могучий принцип внутрипартийной демократии. Достаточно было предъявить на входе партбилет, и уже можно гулять внутри священного помещения и даже делать покупки. Скажем, журнал «Америка», что было показателем близости к специальным информационным потокам районного уровня.

…Милиционер на входе с каким-то особенным интересом разглядывал мой партийный документ. Потом странно хмыкнул и сказал: «Вам в сектор учета».

Я и зашел.

Дама без возраста просто протянула мне из окошечка ладонь, в которую я, ничуть не сомневаясь, вложил заветную книжицу. Дама только открыла ее, сразу сказала бесцветным голосом: «У вас недействителен партбилет». – «То есть как?! – изумился я. – У меня все взносы уплачены, у нас в «Комсомолке», знаете, как строго!» – «Знаю, – скучно сказала она. – Но стоило ли их платить, когда вы уже целый год как не коммунист». – «Что вы этим хотите сказать?» – только и вымолвил я. «Не сказать, а показать, – молвила учетчица моей судьбы и развернула драгоценный партбилет. – Теперь видите?»

Что я мог там увидеть – партбилет был в полной исправности. Его не сгрызли собаки, не скурили наркоманы, Что такое могло вызвать тревогу заведующей партийным учетом?

По моему лицу она поняла, что проще все объяснить. Для решения этой задачи она зачем-то вынула зеркальце и направила его мне в лицо: «Смотрите сюда». Я посмотрел. Это было лицо дебила. «Теперь смотрите в партбилет!» – скомандовала дама. Но на партдокументе его счастливый владелец выглядел тоже не Сенекой, но какая-та осмысленность во взоре все же прочитывалась.

«Заметили?» – не унималась дама. «Что?» – «Как «что»? Точку заметили?» – «Где?» – «Ну, не на вас же! Если бы на вас, тогда все в порядке. На фото есть точка, а на лице ее нет! – Тут она впервые посмотрела на меня с нескрываемой гордостью. – Согласитесь, что это не родинка?» После этого вопроса она снова двинула на меня зеркальце.

Я внимательно изучил свое несчастное лицо, затем взглянул на карточку, ничего не понимая. «Ну, вот же, вот. – Дама вынула большую лупу и навела ее на мой партбилет. – Видите?!» И тут я увидел махонькую синюю точку на своей щеке, отображенной на снимке. «И что?» – только и хватило сил на вопрос. «А то, что, когда вы платили первые свои партийные взносы и вам проставляли штампики в документе, на фотографии отпечаталась чернильная точка! А это значит, партбилет не годен, и вы уже давно вне партии». – «В каком смысле?» – перед тем как потерять сознание, у меня это любимый вопрос. «А в таком, что предстоит обмен партдокумента». – «Давайте поменяем, – простонал я. – Завтра я принесу хорошее фото». И тут дама сообщила: «Парторганизация «Комсомольской правды» должна на своем собрании обсудить ваше персональное дело, вынести взыскание за неправильное хранение главного партийного документа и принять соответствующее решение. Если оно будет положительным, тогда вы, представив все необходимые документы и фотографии, будете ждать решения бюро райкома, на заседание которого вас пригласят».

При выходе милиционер не потребовал от меня никакого документа. Очевидно, я для него был уже как минимум случайным попутчиком партии.

Я возвращался в редакцию встревоженный и смятенный. Было непонятно, как объяснить в редакции, почему парторганизация должна разбирать мое столь странное персональное дело и как строго коллеги должны меня покарать, чтобы я все-таки остался в авангарде советского общества. Дело в том, что дама успела крикнуть мне вдогонку: «Оправдательного решения быть не должно!»

С этими мыслями я шел на работу, и в голове вертелось: не заказать ли мне у врача-дерматолога синюю родинку на правую щеку. Но я еще не догадывался, что спасет меня от всех этих неприятностей странный гений моей судьбы Брежнев Леонид Ильич.

Дело в том, что, уходя в райком, я совсем забыл, что редакции в тот день было не только не до меня, но и вообще ни до чего. В это утро заместитель главного редактора Иван Жуков был предупрежден – в редакцию будет звонить Генеральный секретарь ЦК КПСС. В связи с тем, что главный редактор отсутствовал, всю полноту ответственности за содержательность разговора должен был взять на себя Иван Иванович, чья чистая саратовская душа тяготела к постоянному описанию жизни и творчеству Александра Фадеева. Но версия о том, что Брежнев может спросить у Ивана Ивановича, кто же на самом деле предал «Молодую гвардию», стояла у Жукова на последнем месте.

Да и весь коллектив пребывал в полном неведенье – о чем пойдет речь. Поэтому опытные люди советовали Жукову разложить на столе подшивки газеты лет эдак за десять и с таким арсеналом ждать опасного вопроса. А научный обозреватель Слава Голованов сбивал с толку циничной и насмешливой идеей: «Ты, Иван, у него что-нибудь хорошее для редакции попроси. Денег или квартир, но много!»

Иван Иванович испытание высоким звонком выдержал. Потому что разговор был предельно кратким. Леонид Ильич сказал, что с большим интересом прочел в газете статью «Жили у бабуси два колхозных гуся». Это о том, как в некоторых деревнях люди выкармливают в своих дворах колхозных птиц, чтобы потом сдать их обратно.

Леонид Ильич сказал, что это хорошее дело надо развивать, затем передал привет главному редактору и всей редакции.

Телефонная трубка в кабинете Жукова еще не остыла от его пылающего уха, а партбюро «Комсомолки» уже намечало партсобрание по обсуждению звонка Леонида Ильича.

Собственно, горячая и вдохновенная дискуссия могла начаться и сейчас. Народ-то собрался и с затаенным дыханием ждал, с чем выйдет к нему Иван Иваныч. Но, как известно, КПСС и экспромт – вещи несовместные. Нужно было все сделать по форме. Объявление о собрании, повестка дня и т.д. А тут еще Леша Черниченко, автор статьи, подгадил парторганизации своим дурацким заголовком. Потому, что объявление о судьбоносном звонке Брежнева, если следовать партийным трафаретам, должно было звучать примерно так: «Такого-то числа состоится партсобрание. Повестка дня: «Телефонный звонок Л.И. Брежнева в редакцию в связи с прочтением им в «Комсомольской правде» статьи «Жили у бабуси два колхозных гуся» и вытекающие из него задачи коммунистов редакции». Вытекает из кого? Из Брежнева, что ли? Или из чего? Нет, как-то неуклюже. А главное название уж больно игривое.

Можно было, конечно, дать объявление и в иной редакции: «Обсуждение ценных указаний и замечаний Леонида Ильича Брежнева, сделанных им в ходе звонка в редакцию, вызванного прочтением статьи…» Опять лезет название! Ну, какие еще гуси? А если Брежнев вспомнит свое босоногое детство и гусей, которых он пас, будучи бедовым мальчонкой? Это была бы такая «живинка», которую было бы хорошо упомянуть и в газете.

В то время, когда партбюро страдало из-за игривого названия статьи, я мечтал лишь о том, чтобы на этом же историческом собрании разобрали мое персональное дело.

С этой мечтой я и вошел в кабинет парторга Юрия Совцова. Юра был нормальным, уравновешенным человеком. Но я думаю, что не сойти с ума от моего рассказа ему помог все тот же Леонид Ильич со своим звонком. Юра был тих и внимателен, когда я ему все это повествовал. Но когда заглянул в его глаза, то сразу увидел в них огромный ватманский лист, на котором должно было сиять объявление о главном партсобрании редакции за весь ХХ век. И я понял, что в таком эпохальном документе не может быть вторым пунктом мой вопрос.

– Юра! – пошел я в последнюю атаку. – Тебе как парторгу не страшно, что я уже год как не коммунист?

– Бывает, – рассеянно сказал Юра. – А может, так: «Звонок Леонида Ильича и наши планы»? Просто и по-человечески.

– А со мной ты можешь по-человечески?

– Мы тебя должны разбирать по полной, – мрачно сказал Совцов

– Ты что, серьезно, почему?! –- взорвался я.

– Да потому, что они там все обалдели, – вздохнул он. – В объявлении насчет тебя ничего писать не будем, но раз велено, обсудим. Ты мне просто к концу собрания сигнал подай.

И я подал. Когда на высокой публицистической ноте зачитывалась последняя фраза постановления исторического собрания, я вырос в полный рост, как комиссар над окопом. Завидев такой порыв, со мной вместе поднялся весь зал.

Совцову стоило большого умения перейти к моему персональнму делу.

Понял ли хоть один человек в зале, чем я опозорил партию, сказать не берусь. Но проголосовали единогласно: «Поставить на вид».

Что это за наказание такое – не знаю до сих пор.