Виктория Синдюкова
В сегодняшних реалиях университетские занятия проходят с мерами предосторожности. Фото Reuters
«Молодость – недостаток, который быстро проходит». В этом убеждаются все побывавшие однажды молодыми. Проходит. У всех по-разному, но проходит. Увы. Одни молодые скорее бегут во взрослость, в зрелость. Другие, наоборот, руками-ногами-головой тормозят процесс взросления. Третьи плавно перетекают из одного состояния в другое. А кто-то так зрелости и не вкусит, затянув (ментально или с помощью хирургии) с молодостью до самой старости. Но не побывать молодым – так не бывает.
Молодость оставляет отпечаток. Молодость стремится быть яркой, иногда даже бурной, реже спокойной. И живет. Пока не превратится в зрелость, позже – в старость.
Поколение зрелости по традиции стремится бурю молодости погасить, приглушить, оградить – в надежде предотвратить что-то плохое. Волнуется и переживает, постоянно напоминая молодости об одних и тех же «граблях» и «чужих ошибках» (на которые все же наступают практически все и мало кто учится). И не важно, что зрелость когда-то тоже была молодостью...
19 лет. Последний год тинейджерства. Столько сейчас моему сыну. Прекрасное, невероятное время. Студенчество. Самое легкое состояние, самое, пожалуй, свободное. Сказать, как он его ждал, это время и эту свободу, – ничего не сказать. «Хороший мальчик из приличной семьи» – обычно так говорят о детях в меру спокойных, домашних, воспитанных, читающих, способных, неплохо для своих лет напичканных разными знаниями, понимающих и достаточно послушных. В школьные годы им бывает доступно много интересного (в силу определенных родительских возможностей и желания), но и многое бывает нельзя (в силу родительских же строгости и жизненных принципов), они многое имеют, но бывают довольно ограничены в разных своих «свободах» (ничего не поделаешь, такова жизнь, и вообще родителей не выбирают). Они, как правило, принимают правила игры, но бунты, бывает, случаются (не особенно, впрочем, сильные). И те (молодость), и другие (зрелость) ждут (одни с надеждой и нескрываемым «ну когда же уже», другие с ужасом и тревогой «неужели уже так скоро») того момента, когда молодость поступит в университет и уедет (как правило, довольно далеко от зрелости). И начинается...
У молодости – самая лучшая пора в жизни, у зрелости – пора необыкновенной гордости (за молодость, которая стремилась, не по-детски вкалывала и добилась) и необыкновенной тревоги с бессонными ночами и бесконечным гаданием: как она, молодость, там? Поела? Попила? Пришла домой? Не проспала? Взяла с собой свитер зонт/шапку/шарф/бутылку с водой/крем от загара (вариантов этих гаданий полно).
Ох уж эта молодость, которая еще и не звонит – ничего такого, просто забывает, у нее другая жизнь, другие приоритеты. Ох уж эта зрелость, которая сходит с ума, старается держать себя в руках, одновременно пытаясь что-то делать и зарабатывать на жизнь, а потом срывается и обрывает все известные телефоны, е-мейлы, социальные сети. И, о чудо, молодость как ни в чем не бывало, нисколько не смутившись, но и не возмущаясь, а как-то даже извиняясь (не успела/не услышала/не зарядила/не подключила), обещает так больше не делать. Зрелость рада и, несмотря на опыт, наивно верит, хотя понимает, что снова будет: «забыл/не успел/не слышал/не подключил». Но конкретно сейчас, в эту минуту это все не важно. Важно, что сейчас все хорошо...
Сыну 19. Он молод, весел, счастлив, талантлив. Но в этом году все – он, мы, его поколение молодых и наше поколение зрелых – впервые переживают всеобщее потрясение, равного которому не было ни во второй половине прошлого века, ни в веке настоящем.
|
|
Повзрослевший сын – гордость и одновременно источник тревог матери. Фото Depositphotos/PhotoXPress.ru |
…Мне 19 было в 1991-м. Самый яркий, самый главный год моей юности. Самый беззаботный, бесшабашный, опасный и невероятно счастливый. Так же, как и сын, я была «хорошей девочкой из приличной семьи». Неплохо училась и в особых авантюрах до того замечена не была, шалила в меру. Родители на мой счет всегда были спокойны, всякие сомнительные с моей стороны предложения если и возникали, то отвергались ими. Практически без сопротивления с моей стороны – не потому что я была «бесхребетной размазней», а потому что считала бунтарство в родительском доме неконструктивным. Но в тот год почему-то моя сила убеждения одержала верх над родительской гиперопекой и вечным «нет, это не для тебя». Что именно их заставило поверить, что все будет хорошо?
Забавный малознакомый чудак – мальчик-отличник из серьезного института «для умных и немажористых» неожиданно предложил моей эмгэушной компании поехать в Польшу (чудак, к слову, через пару десятков лет из некогда комплексующего отличника превратится в миллиардера), пообещав там встречу... с папой Римским. Приняв приглашение ботаника за шутку, мы, вдоволь насмеявшись, в результате на нее повелись. И попали в Польшу. Без денег, без загранпаспортов (ехали по какому-то странному списку, по этому же списку переходили границу в Бресте – целый переполненный поезд московских студентов) и внятного расписания довольно долгой поездки.
Окунулись мы в это приключение и почти месяц были невероятно счастливы. Отклонившись (с молчаливого согласия организаторов) в первый же день от запланированного маршрута, объехали Польшу автостопом всей продвинутой компанией человек в 25–30. Видели бы меня тогда мои родители!.. Знали бы они про автостоп, палатки и прочие прелести нашей разудалой поездки под девизом «Ние мам пинёндзи. В оголе» («Денег нет. Вообще»).
Папу Римского мы в конечном итоге лицезрели. Издалека. Назвать это встречей, конечно, можно (ну, на аудиенцию мы и не рассчитывали). И слышали (равно как и весь остальной миллион таких же искателей приключений со всего мира) через расставленные по огромному полю динамики. И как же счастливы мы были там и тогда, и как не хотелось нам, вдохнувшим свободы, возвращаться в свое унылое советское тем августом 91-го. Страдали, плакали, не хотели назад, но вернулись в Москву (с надеждой строить новую жизнь) в ночь... с 18 на 19 августа.
Еще в поезде договорились с подружками съездить 19-го днем в магазин «Природный камень» за бусами. Наутро в Москве были танки и «Лебединое озеро». И мысли: «Ну зачем мы вернулись в этот кошмар?» Вечером меня, улетавшую к родителям в другой город, провожали друзья. Утреннего страха к этому времени уже не было – шутки-прибаутки и надежда на лучшее (все-таки молодость – это особое состояние души). Мы встретились недалеко от Арбата. Поняли, что туда стекаются просто все, и совсем окрепли духом. А ближе к ночи парни довезли меня с чемоданом до аэровокзала, посадили в автобус до Домодедова, попросили водителя приглядеть, а сами отправились к Белому дому – «строить новую жизнь». В самолете уже я разрыдалась, в голове было только одно: «Пусть все получится».
И получилось.
А на жизни моей с тех пор лежит серьезный отпечаток того августа и моих 19. И свободолюбие – лишь малая часть того отпечатка.
комментарии(0)