Малиновое безумие. Почему моральное превосходство не всегда обеспечивает победу

Достал меч – секи, вот как должно быть. Фото Евгения Никитина

– Ножевы-ые, – мечтательно тянет женщина-следователь и опирается тяжелой грудью о край стола. – Э-эх! Вот если бы он вас… наглухо, тогда бы мы его как надо закрыли. Лет на восемь уж точно! А теперь пойдет возня…

– Простите, – говорю я, потому что не знаю, что еще сказать на это. Меня с детства учили, что в любой непонятной ситуации нужно извиняться.

– Да вы не переживайте, – улыбается следователь, – он еще себя покажет. Знаете, воткнуть в человека нож – это как с парашютом… ну, то есть не каждый сразу может. А уж если один раз воткнул...

***

Самое трудное время в больнице – перед выпиской. Когда ты почти не ограничен режимом и боль не мешает мыслям. Я снова примеряю внешний мир, как зимнюю одежду после поездки на море. Буддийская безмятежность лежачего больного сменяется вечным беспокойством перипатетика. Вчера привезли паренька с подозрением на аппендицит. Оказалось – газы. Родители переволновались и отправили в больницу. Теперь все хорошо. Парень лежит на койке, качает ногой и читает «Копи царя Соломона», томик потрепанный, наверное, отцовский. Сегодня парня не выпишут – воскресенье. В палату заходит красивая медсестра Таня. Я машу ей рукой, она кокетливо улыбается и откидывает со лба непослушный рыжий локон. Швы на животе отзываются легкой болью. В паху становится горячо и плотно. Я почти выздоровел. И все больничные страхи тоже как-то поблекли. Крематорий за окном в конце коридора оказался котельной, цирроз у Сергеича отступил, и жена забрала его домой. Сыновья-богатыри увезли в деревню дядю Мишу. Даже безумный шахматист, кажется, оклемался… Только старик все так же воет по ночам.

В мыслях я снова и снова возвращаюсь к тому вечеру. Воспоминания приходят фрагментами, вспышками, как предыстория в сериале. Свет фонарей, влажный земляной запах ранней весны, девушка у метро. Я увидел ее прямо перед самой дракой. Она лежала на спине, ее рвало какой-то тягучей рыжей дрянью. Я перевернул ее на живот, не дал захлебнуться рвотой. Возникает странная мысль: что, если бы я не сделал этого, прошел мимо? Спустился в метро на пару минут раньше и просто поехал домой. Может быть, я нарушил баланс? Спутал чьи-то планы, и реальность немедленно ударила меня по рукам?

Парень на койке перелистывает страницу. У Хаггарда в книгах все правильно. Злодеи получают по заслугам. Если ты на стороне ангелов, волноваться не о чем. Белый человек силен, благороден и прав, а потому – непобедим. В нашем мире невозможно определить сторону. Моральное превосходство не обеспечивает победу. Это очень раздражает, если ты воспитан на приключенческой литературе.

***

– А заточенное оружие на турнир приносят? Вдруг кого перемкнет?

Брат сидит передо мной, широкоплечий, мощный, хмурит густые брови. Был мечтательный нежный мальчик, а потом пошел в реконструкцию и быстро изменился. Мальчик, конечно, никуда не делся, но с первого взгляда уже не виден.

– Бывает, – брат делает долгий глоток из кружки, – их жестко приводят в чувство. Но заточка на самом деле и не нужна. Травмы бывают, короче. Еще с девчонками беда – в бою могут забыться, шлем сорвать, а там и тупым клинком башку рассадить легко.

– А в жизни? Вот просто на улице?

– Это сколько угодно. Мало ли какая гопота докопается.

– То есть ты тоже можешь вот так: человека ножом… – злость и горечь говорят во мне, и бог весть что еще.

– Ну зачем ты так, брат? – вот он, мальчик, выглянул ненадолго и снова спрятался.

***

Я размышляю об оружии и тех, кто учится его применять. Не для дела – для удовольствия или, может быть, для того, чтобы преодолеть страх. Оружие придает уверенности, создает иллюзию контроля. Со временем возникает чувство превосходства по отношению к окружающим непосвященным. Это очень старое человеческое чувство. А еще – это соблазн. Какой прок в пистолете, если ты не можешь пустить его в ход? И все эти мишени, тиры, стрельба по банкам – суррогат настоящей битвы. Даже реконструкция не дает полноценного выхода накопленному опыту. Достал меч – секи. Вот как должно быть. И человек, у которого есть хоть какой-то внутренний мир, очень быстро это понимает. Многие находят себя в охоте. Но что делать, если тебя учили управляться с холодным оружием? Резать подстреленного кабана – мало радости. И ты начинаешь фантазировать, как применяешь полученный навык на практике. Ты подсознательно движешься к тому, чтобы реализовать себя, и когда возникает острая ситуация – зазор между мыслью и поступком ничтожен.

***

– А ты странный, похож на коррумпированного Иисуса, – говорит мне девушка с синими волосами. За ее спиной переливается огнями арбатская стрелка. Ресторан «Прага» тонет в неоновом море. Ночь плывет над Москвой.

– Почему на Иисуса? – спрашиваю я удивленно.

– Ну, типа волосы длинные, борода и все такое…

– А почему коррумпированный?

– Глаза хитрые…

Мы говорим о том вечере, и вдруг выясняется, что у нас с ней общий знакомый. Тот самый… с ножом. Оказывается, он ее друг и она не хочет, чтобы с ним что-то случилось. Я пытаюсь объяснить, что уже случилось, и вовсе не с ним, а скорее благодаря ему. Она делает странный жест, точно Оби-Ван Кеноби, заклинающий имперских штурмовиков. Мол, все суета, «тебе не нужны эти дроиды». Воспитание во мне говорит: извинись и отойди. И может, в кои-то веки это верное решение, однако вместо этого я говорю:

– Хорошо, но, послушайте, ведь он хотел убить!

– Да что вы, конечно – нет, это просто был приступ малинового безумия! – говорит девушка с синими волосами.

Малиновое безумие. Вот так. И нечего тут сгущать.

***

Первые самостоятельные походы в столовую похожи на пытку. Ты слишком замкнут на своей боли, и даже знаменитый стол № 1 не вызывает отвращения. Просто машинально кладешь в рот куски чего-то похожего на еду, но все мысли о том, как будешь идти до палаты. Поэтому я не знаю, сколько раз сталкивался с этим мрачным долговязым кавказцем. Возможно, его положили одновременно со мной. Он всегда сидел один, ни с кем не общался, морщился, когда менял позу. Оказалось, у него рана на ягодице. Не знаю зачем, но я решил подсесть к нему.

Выяснилось, что парня зовут Керим. Он говорил медленно, с сильным акцентом. Все фразы у Керима начинались с сути, а затем шли пояснения. «Из института выгнали, нужно работу искать, в Москву приехал», «На овощном складе сторожем, дядя у меня там работает, приютил». Керима наказали свои. На склад повадились ходить двое бродяг, Керим называл их «мискины». Он не гнал бездомных, давал набрать битых фруктов. Потом те осмелели и вынесли четыре поддона с черешней. Керим на своих не обижался. Наоборот – очень хвалил дядю, что тот не сильно разозлился и оставил Керима на работе. Дядя и в самом деле не обиделся. Навещал Керима, приносил хурму, очень вкусную.

– Задница – ерунда, заживет, – Керим отпускал слова тяжко и веско, точно камни в воду, – у меня шрамов много. Если споришь с кем, как кровь не пустить?

– А если убьешь?

– Зачем убивать? Это на войне когда… или месть.

– Часто у вас дома бывают драки?

– В деревне меньше, в городе чаще. Когда приехал, не мог понять, почему драться нельзя? Дядя сказал: если шалить много – привлекут. Ему зачем проблемы? Домой отправит, что тогда делать?

Я рассказал Кериму свою историю, мол тоже от ножа пострадал. Он зацокал языком.

– Это другое. Ду вон, плохое. Здесь людей много. Уйти некуда. Я дома могу один быть целый день, в горы уйти. Куда здесь уйдешь? Один раз девушка бросила, пошел в лесопарк грустить, менты задержали, думали – наркоман. Снаружи все красиво, а внутри боха, нечистота. Люди от этого как больные.

– Что же мне, пожалеть его, что ли? Простить?

– Простить, а потом отомстить. →

– Но если простишь, то месть уже не нужна.

– Тоже верно… – Керим опустил голову на грудь. – Сам решай.

***

Этой ночью я спал настоящим сном. Не навеянным уколами забытьем, не болевой полуявью на грани пробуждения – это был глубокий сон здорового человека. Едва я проснулся, сразу почувствовал изменения в палате. Когда проводишь многие часы в одном месте, начинаешь интуитивно подмечать такие вещи. Койка у окна была пуста, даже матрац убрали. Доктор сказал, что старик умер под утро. Он ушел удивительно тихо, даже беззвучно. Ближе к обеду в палату заходил его сын, забрать вещи. Постоял у пустой койки, хотел что-то сказать, но только буркнул сквозь зубы не то «извините», не то «изыдите». Мой сосед с томиком Хаггарда был очень взволнован этой смертью. Еще бы! Такое приключение, полежать в палате с покойником, почти как в книге. В тот же день парня выписали. На следующий день настал мой черед отрываться от «больничной пуповины». Удивительно, но я даже испытал легкое сожаление, когда выходил из палаты. И в то же время было удовлетворение, словно после трудной работы.

– Все, теперь блок на дезинфекцию! – с улыбкой сказала медсестра, возвращая мне одежду. Я взял в руки футболку. Она была выстирана, отверстия, что оставил нож, тщательно заштопаны. Когда подходили к лифту, в конце коридора я увидел Керима. Высокий и нескладный, он стоял спиной ко мне и смотрел в окно. Может, тоже думал про крематорий, а может, вспоминал горы. «Решу сам, – подумал я. – Теперь решу сам».