Мой 1989, или 30 лет спустя

На Московском международном рок-фестивале против наркотиков. Большая спортивная арена стадиона имени В.И. Ленина (ныне – «Лужники»), 1989 год.

В этом году у меня двойной юбилей – 30 (караул!) лет с момента окончания школы и столько же со дня поступления в университет. То время вспоминаю с благоговением и ужасом. С благоговением, потому что все вокруг тогда стремительно менялось, впереди маячила потрясающе интересная жизнь (за возможность пожить которой хоть сколько-то я буду вечно благодарна Михаилу Горбачеву). С ужасом же вспоминаются последние месяцы 10-летней школьной катавасии – от сознания того, сколько сил на это окончание было потрачено, душевных и физических.

Последний школьный год – бесконечный стресс, сплошная учеба и бессонные ночи. И четко поставленная цель – куда поступать после школы. К ужасу родителей, ничего другого, кроме Воробьевых (в то время еще Ленинских) гор, я не представляла, и обсуждение возможных альтернатив было под строжайшим запретом с моей стороны: «Вы что, в меня не верите?» – вопрошала я стальным голосом и, очевидно, на таком же стальном глазу. «Верим, верим», – отвечали боявшиеся за подростковую психику родители и бабушка, украдкой закатывая глаза в предвкушении кошмара, который должен был обрушиться на их головы после моего предполагаемого провала.

Я беспрерывно грызла разные науки (иногда чересчур увлекаясь то философией, то историей искусств), параллельно школе училась на двух подготовительных программах, очной и заочной, и занималась с репетитором. Еще я успевала писать статьи в молодежную газету, ходить на многочисленные театральные (сколько потрясающих, невероятных современных пьес получили театры в то время!) и кинопремьеры – уже вовсю снимали хорошее кино («Интердевочка» Тодоровского была в тот год хитом кинопроката) – и не пропускала ни одной важной телепередачи. Телепередачи в то интереснейшее время уже не удивляли свободомыслием и смелостью.

Год вообще был невероятным: из Афганистана окончательно вывели войска (родители моих одноклассников вздыхали с облегчением и уже только за это готовы были на вечную любовь к лидеру страны, недолгую, увы, как потом оказалось). Был создан «Мемориал», чем очень гордился мой любимый дед, отсидевший ни за что ни про что 16 лет. Вся страна зачитывалась «Чонкиным» Войновича и «Цинковыми мальчиками» Алексиевич, проклиная десятилетие непонятной войны. Вообще мы тогда не успевали прочесть одно, впервые опубликованное, как тут же выходил какой-то новый запрещенный в прошлом роман (повесть, пьеса, мемуары)! Политики договаривались о сокращении вооружений, из разных стран начали выводить советские войска. А выборы! Какие тогда были выборы! Союз нерушимый примыкал к телевизору и рушился, сидя на диване и сам того не понимая, под эфир политических заседаний...

Но потом вдруг случились события в Тбилиси, назревал Карабах, в Душанбе начались сидячие протесты на центральной площади, и мое полудетское сознание стало путаться. Как же так? Как же так?..

Параллельно моей подготовке к студенческой жизни в стране происходило что-то невероятное – еще вчера то, чего быть не могло, случалось. Все менялось так быстро – в лучшую, безусловно, сторону, что я прямо физически ощущала грядущее всеобщее счастье. И это ощущение предстоящего было совершенно противоположным тому, что обещали построить красно-коммунистические основатели строя, который исчезал на глазах с каким-то бешеным ускорением.

Прабабушка рассказывала, что все происходящее очень напоминает ей НЭП, о котором я только в книжках читала, а она при нем жила и была той жизнью вполне довольна. Вдруг прямо у нас под окнами открылся первый в городе «кооперативный коммерческий», хотя и совершенно государственный (тогда еще это как-то было возможно) магазин! Толпы жаждущих бросились скупать ящиками импортные (не болгарские) сигареты, итальянские ликеры, французские коньяк и духи, японские двухкассетные магнитофоны и бельгийские дубленки, немецкие ковры и австрийские сапоги… Какого только товарного интернационала там не было! Жизнь коммерческого магазина была практически круглосуточной (вернее, часов в сутках им явно не хватало), товары завозились в таком режиме, что жаждущий народ, запросто приходящий ночевать на скамейках у нас во дворе (чтобы первым быть к открытию заветных дверей), успевал купить, загрузить, отвезти, выгрузить и опять вернуться за новой партией. Даже это было интересно, забавно, познавательно и весело в моем 1989-м. Жизнь торговая возрождалась и била ключом, обещая нечто радужное в перспективе.

В магазине советско-западногерманской обувной фирмы «Ленвест», 1989. Фото © РИА Новости

В этот год все мои одноклассницы (я в их числе) и их родители были озабочены поиском белых импортных туфель и хорошего, качественного материала для выпускных платьев. В свободной продаже не по коммерческим ценам не было ни того, ни другого. Элегантные туфли красоты необыкновенной на тоненькой шпильке достали мне бабушка с тетей, жившие в закрытом городе (у них еще сохранялось особое снабжение, но и при этом снабжении они – не последние дамы в закрытом социалистическом рае – обращались по такому поводу к... главе города – лауреату Ленинских и Государственных премий, Герою Социалистического Труда, пионеру урановых разработок в СССР. За туфлями!..). Материал на платье добывали уже родители через своих знакомых и их знакомых. Да-да, так весело и затейливо мы все тогда жили! Некоторые мои ровесники додумывались до того, что писали заявления на вступление в брак друг с другом (цель – получить заветный талон в магазин для новобрачных, где можно было раздобыть и костюм, и туфли, и белый материал). Родители не возражали – все как-то очень спокойно приняли эти идиотские правила игры.

А еще я стремительно худела, что меня абсолютно не пугало, а бабушку и маму серьезно настораживало. Платье, которое шилось по настоящим западным каталогам (а не по «Бурде»!), все ушивалось и ушивалось в талии. Потерянный вес составил к концу периода экзаменационных мучений чистых 7 кг, что при моей тогдашней конституции грозило обернуться катастрофой. Но обошлось без нервных и других срывов, выпускные и вступительные экзамены были сданы, как мною и предполагалось, с достойными для поступления в МГУ оценками.

А вокруг бушевали страсти. Собирались 100-тысячные митинги, шахтеры вспомнили о том, что они гордый народ, и вышли на забастовку (когда еще такое было возможно?), в республиках национальное становилось главным, русскоязычное – второстепенным. В телевизоре был не только продолжающийся политический бой, но и долгожданное продолжение судьбы несчастной «Рабыни Изауры» и Кашпировский, отдающий приказания «смотреть в глаза».

В этом же году окончилась холодная война, о чем объявили официально. Старшие обсуждали, сколько страна потеряет на выводе войск, сколько украдут генералы, кому они все это потом продадут и что делать с таким количеством личного состава, возвращаемого восвояси.

…А в сентябре начиналась моя самостоятельная студенческая жизнь – разная, простая и сложная, но очень интересная и насыщенная, какой вряд ли она была бы без 1989 года.