Сергей Демченков
Эти ребята были элитой тогдашнего общественного транспорта. Фото © РИА Новости
Как‑то, лет 8‑10 назад, случилось мне побывать в одном начальственном кабинете. В то время о чиновных порядках я имел представление более чем поверхностное – соприкасаться с миром «элиты» мне ни по жизни, ни по работе почти не приходилось.
И вот требовалось убедительно и толково говорить о деле, по которому пришел, а я все никак не мог сосредоточиться – сбивали портреты, подчеркнуто‑скромно (и от того с какой‑то особой значительностью) разместившиеся в правом углу начальственного стола.
Я, по своему неведению полагавший, что эпоха настенно‑настольной демонстрации вассальной верности закончилась с крушением советской власти, все же невольно косился в сторону этой чиновничьей божницы.
Примерно с третьего незаметного взгляда я начал понимать, что в расположении этих картинок, как и в строении церковного иконостаса, есть строгая, символически выверенная система.
Поставлены портреты были под таким углом, что как бы и не совсем на публику, но как бы и не только для себя – словно их обладатель предлагал гостям разделить вместе с ним радость молчаливого, мистического приобщения к высшей силе.
Были они определенным образом ранжированы по размеру и расположению. Доминировало в композиции фото первого лица... Нет, не того, о ком вы сейчас подумали, а первого лица в регионе. Абсолютно же первое лицо занимало вроде бы как вторую позицию, а абсолютно второе – третью. Но тоже не без символического подтекста. Потому как претендовать на безусловную близость к федеральному первому лицу в обход регионального было бы проявлением недопустимой гордыни и самонадеянности, а то и вовсе прямым нарушением данной иерархии.
Тогда я как‑то особенно прозрачно осознал две вещи.
Во‑первых, дело тут даже не в коммунистической идеологии – а в особом феодально‑бюрократическом строе мышления: просто во времена СССР одно по типу аппликации прилипчиво и крепко легло на другое. А во‑вторых, сделать карьеру на госслужбе (с таким‑то тонким пониманием иерархии портретов) мне сделать было точно не суждено.
Страна символов и мифов
Футболки с горделивой надписью «Рожденный в СССР» и с молоткасто‑серпасто‑колосистым гербом посреди живота. Полузабытый уже скругленный временем пятиугольный знак качества на упаковке товаров. Названия учреждений и торговых марок, отдающие нафталиновым, застойным душком плановой экономики: «Совкомбанк», «Гослото», «Главпродукт»... Это и много чего еще столь же сакрального до сих пор составляет знаковое отличие нашей, пока никак не определившейся в этом мире Страны Советов. Той самой, которую мы потеряли и которой по большому счету у нас и не было.
В коктейле неосоветского мифотворчества все смешалось круче, чем в толстовском «доме Облонских». Этакий коктейль из бормотухи реальности с приторно‑терпкими тетрапаковскими мультифруктами мечты.
Стабильность. Порядок. Социальная справедливость. Умеренное благополучие. Превосходство – как в державной силе, так и в заоблачной духовности. А отсюда уже – все хорошие люди и страны нас любят. А плохие – завидуют и боятся.
Поэтому в неосоветский миф сегодня легко уверовать либо тем, кто имеет долгую память о жизни при социализме, либо тем, у кого ее совсем нет. И это логично: потому что долгая любовь не может не прощать – даже если это и вовсе не любовь, а так, привычка к совместному существованию. Ну, а юная любовная мечта… Как же ей, ласковой не быть наивной!
Что же до моей советской памяти, то она короткая. Но своя. Не вычитанная из книг, не высмотренная из фильмов, не наслушанная из разговоров старших.
Она не плохая и не хорошая – потому что в детстве мы склонны принимать мир как данность. А вот обдумывать и понимать мы начинаем, уже повзрослев.
Я хочу поделиться двумя своими советскими воспоминаниями – одним довольно абстрактным и одним весьма конкретным. Но что мне и самому интересно: оба воспоминания почему‑то связаны с автобусами.
Кто помнит, жми «Класс»
Есть в «Одноклассниках» такой вид массового помешательства: запостит кто‑нибудь, например, фотку старинного автобуса модели «Икарус с гармошкой», сопроводив ее ритуальным призывом: «Кто помнит, жми «Класс» – и народ активно начинает кликать: дескать, да, помню!
|
|
Мороженое детства всегда самое сладкое. Фото © РИА Новости |
Езживал и я с ней в этих «Икарусах» в часы пик. Скажу честно: так себе впечатления. Но сегодня могу заявить: «Старый, желтый советский «Икарус», ты навсегда в моем сердце!»
Для меня ты образ дорогой и нелепой державы, в привычной тесноте и молчаливой, сомнамбулической покорности, в удушливом дизельном дыму и всепроникающем резиновом скрипе со скоростью 40 километров в час неспешно, но уверенно поспешавшей в будущее. Но ты же нам с такой скоростью показывал через свои окна картины той жизни, которая сегодня кажется такой странной.
Помню, как‑то ехали мы с мамой на автобусе через весь город. Делать было нечего – гаджетов тогда еще не изобрели; автобус шкандыбал неспешно, сотрясаясь всем своим старческим, инвалидным телом, – вот я и таращился в окно.
Едем, едем. Миновали одно политически злободневное разъяснение: «Продовольственная программа – дело всенародное!»
Плетемся себе дальше. Через пару остановок – еще одно, такими же аршинными буквами: «Школьная реформа – дело всенародное!»
Я хоть и был дитя, но ум имел живой и острый. И голосом звонким и чистым, хорошо слышным посреди ворчливого автобусного тарахтения и невнятного людского бормотания, простодушно мяукнул: дескать, не много ли на таком коротком участке маршрута набралось различных всенародных дел?
Помню, как внезапно испугалась, как зашикала на меня мама.
Бог знает, хорошо я воспитан или посредственно, но один из несомненных плюсов моего воспитания заключался в том, что, когда я задавал откровенные вопросы, мне на них всегда откровенно отвечали.
Так что вечером у нас с мамой состоялся разговор: есть вещи, про которые шутить нельзя, – про коммунизм, про Ленина, про партию, правительство и все, что с ними связано. Если бы в автобусе оказался кто‑то знакомый и донес куда следует, у нее на работе были бы большие неприятности. С ребенка спрос невелик. Но если карапуз во всеуслышание смеется над партийными лозунгами, значит, в семье ведутся подрывные разговоры и надо принимать меры: вызывать к начальству, позорить на собраниях трудового коллектива. А могут и с работы вынудить уйти, потому что трудится она на оборонном предприятии, а там требования к политической благонадежности особенно строгие.
У нас дома, кстати сказать, крамольные беседы не велись, и на кухне, вместо того чтобы систематически подрывать режим, мы честно, обывательски завтракали‑обедали‑ужинали.
Вот разве что я, столкнувшись с очередной нелепостью советской жизни, наивно вопрошал (ну как же так?), а мама терпеливо и без утаек объясняла.
Таких столкновений с гласно и негласно узаконенным абсурдом было у меня потом немало, и скоро я научился разбираться с нарочито запутанными смыслами самостоятельно, без помощи взрослых.
Эскимо на все времена
Помню я и всеобъемлющий советский дефицит. Было дело, пропала в моем родном Омске накануне нового учебного года школьная форма. Как же мы радовались, когда ее неожиданно и без всяких затруднений удалось купить в другом конце страны, куда меня привезли к родственникам на лето!
Но однажды в омских магазинах по какому‑то капризу распределительной системы (был и во времена СССР такой термин) выбросили на продажу низкопробное эскимо в рассыпающейся от малейшего надкуса шоколадной глазури. Местный завод такого не производил – а тут неожиданно откуда‑то завезли.
Умом я понимал, что мороженое‑то было еще то. Сейчас бы, пожалуй, на него и не посмотрел. Но, боже, какое же это было тогда чудо и блаженство, о котором я только в книжках прежде читал. А еще помню, как в другой раз выбросили зеленые бананы, которые надо было довести до спелости в темном и теплом месте.
Хорошо бананы вызревали в валенках. Ничуть не хуже, чем на свежем воздухе в далеких дальних странах.
Хотя что я мог тогда знать о таких местах…
комментарии(0)