Полет за один рубль

Гравицапа, куда ж несешься ты? Фото Александра Маркина

Сегодня встречали племянника из армии. Ездили в аэропорт. Племянник служил недалеко от Калининграда, поэтому до Москвы летел самолетом, а дальше с пересадкой снова самолетом в Томск. Первый раз самолетом в 19 лет! Государство раскошелилось – отправило демобилизованного обратно в Сибирь с комфортом, сквозь дымы облаков пятого океана.

Вот появляется и наш солдат, почему‑то обритый наголо. Спрашиваем, в чем дело? Говорит, перед самым дембелем двое из их группы не выдержали и напились, поэтому всю команду в наказание обрили.

– Точно из‑за этого? – переспрашиваю. – А не из‑за вшей?!

– Что ты, что ты! – обиженно божится племянник. – У нас там только тараканы были. Бывало, спим, а они по нам прямо так и ползают. А вшей, клопов – вот чего не было, того не было…

Как бывший мальчишка, в детстве очень любивший играть в войну, задаю интересующий меня вопрос:

– А на каком корабле лучше всего служить?

– На сломанном, – со знанием дела серьезно отвечает племянник. – Мы только один раз выходили в море. Плавали трое суток, и все время нас тошнило. Потом корабль то ли сломался, то ли встал на плановый ремонт. Красота! Так и простояли в ремонте, ходили по нему, охраняли какие‑то железяки. Из оружия не стреляли ни разу, вообще ни из какого не стреляли, ни в учебке, ни на месте службы.

– Но это же плохо, так нельзя, – я пытаюсь возмутиться.

– Почему плохо, очень даже хорошо – лично мне такая служба по душе. И кормили хорошо, вот только офицеры были не очень…

Через некоторое время возвращаемся к высоким темам:

– Понравилось лететь на самолете?

Бывший морячок утвердительно кивает лысой головой:

– Понравилось. Только высоко очень – земля внизу похожа на неинтересную схематичную карту.

– Понятно, в схеме романтики маловато…

Вспоминаю прошлое столетие, 70–80‑е годы. В то время прогресс в России был направлен спиралью вверх, и самолет являлся не роскошью, а средством передвижения. Летали все и по всякому поводу. Аэропорт был в любом мало‑мальском поселке, особенно в Сибири, где болотистая, поросшая обильной тайгой местность не давала возможности строить длинные надежные дороги, да плюс большие расстояния. С грунтовых взлетных полос, как правило, поднимались небольшие Ан‑2 или Л‑410; с бетонных полос, расположенных в городских аэропортах, уходили в небо внушительные «Илы», «Ту» и турбовинтовые Ан‑24.

С небольшой высоты земля похожа на детский рисунок. Фото Александра Анашкина

Помню, как организовывали бесплатные катания детей жителей окрестных поселков на тех же Ан‑2. Самолет набирал ребят, и в сопровождении взрослого все усаживались по местам. Затем биплан поднимался в небо и делал несколько кругов над поселком. Мы, школьники, сидели на жестких самолетных сиденьях и смотрели вниз на удивительную картину.

Нет, с такой высоты земля не напоминала безжизненную застывшую схему! Наоборот, там, внизу, было движение: шли люди, ехал трактор, из печных труб валил дым, напоминающий витиеватые косы девчонок. Заснеженная, как бумажный лист, белая земля, и на ней темные коробки домов. Все это походило на детский рисунок. Снежная земля органично переходила в такое же белое зимнее небо с нарисованным ярким желтком солнца.

Соединявшие самолетные крылья тонкие тросы (или расчалки) придавали эффект разлинованности этому большому белому листу.

Дверь в кабину пилотов была открыта – и можно было видеть многочисленные ряды приборов с разноцветными лампочками, тумблерами и надписями под ними. Сбоку от пилотов находились ручки управления двигателем с разноцветными красными, желтыми, черными шаровидными набалдашниками на них, похожими на современный чупа‑чупс.

Мотор мерно работал, Ан‑2 кренился, делая аккуратные круги над поселком. Один круг, второй, третий… Далее самолет принимает горизонтальное положение и начинает снижаться. У двигателя меняется тембр, становится каким‑то натужным: мотор ревет, но никуда не везет. Наоборот, биплан быстро ухает вниз – и деревья, только что с высоты казавшиеся небольшими тонкими прутиками, сначала превращаются в кусты, а затем через секунды вырастают до своих гигантских размеров. Самолет на лыжах уже бежит по снежной полосе, пыхтят тормоза. Наконец, машина останавливается, разворачивается на 90 градусов, напоследок делает небольшой пробег и останавливается. Винт, невидимый на больших его оборотах, постепенно начинает появляться – и вот похожие на лепестки лопасти окончательно замирают.

Стройной колонной из 12 человек мы покидаем самолет. Ан‑2 выкрашен в сине‑желтый цвет. Окна кабины летчиков напоминают стеклянную раму, которой родители закрывают летом грядки. Летчики не вылезают, так и сидят за этими стеклянными рамами, своими головами похожие на два здоровенных плода. В самолет садится очередная группа детей.

Обычно такие катания устраивались сразу же после Нового года, в период школьных зимних каникул. Похожий на итальянский сапог самолет заводится, выруливает и начинает разбег. Через несколько секунд самолет‑Италия поднимается в небо и летит, осторожно качнув крыльями.

Мы остались на земле, превратившись для тех, кто в самолете, в нарисованные маленькие закорючки, медленно ползущие по белоснежному листу к деревянному домику аэропорта. Интересно, что случилось сейчас с этим домиком и летным полем: разрушены ли они безжалостным спиралевидным смерчем регресса, заросли защитной травой забвения и перестали существовать? А некогда взлетавшие с этой исчезнувшей полосы самолеты превратились всего лишь в легендарный миф и призрак, похожий на большой сапог и время от времени летающий над темным поселком.

Реальный же самолет улетел, растворился в сером тумане неба, надолго опустившемся на страну. А тогда, в те далекие годы, нам всем казалось, что пройдет время и уже в начале XXI века наверняка по нарымским воздушным просторам будут бороздить удивительные белоснежные лайнеры, остроконечные и бесшумные, похожие на дротики индейских воинов. Я почему‑то тогда представлял, что один из таких самолетов подлетит к нашему поселку и приземлится не в нарымском аэропорту, а резко перейдя на снижение, сядет на нашу воду, реку Обь, ловко подплывет к пристани и, чуть качнув реактивными крыльями, остановится. Так мне представлялся двухтысячный год…

А на деле… Какие там самолеты: небо чистое, и редко когда высоко в синеве покажется медленный «тазик» вертолета, натужно везущий вахтовиков на нефтяную вышку. Вертолет походит на башмак, в отчаянии крутящий шнурками пропеллеров.

Сколько раз я видел эти пролетавшие башмаки‑вертолеты, когда приезжал в Нарым. Тогда я махал руками и кричал им вслед: «Э‑ге‑гей, бедные пацаки, куда же вы полетели на своей гравицапе?!»

Томск