Лишние вопросы мирозданию

Не более 30% научных публикаций прочитываются исследователями. Остальные оседают мертвым грузом на полках библиотек. Фото Андрея Ваганова

С тех пор как Фрэнсис Бэкон изрек: «Ipsa Scientia Potestas Est» («Knowledge Itself Is Power», или, еще более кратко по‑русски «Знание – сила»), а было это в самом начале XVII века, процессу познания ежедневно воскуряется фимиам. Сказать что‑либо критическое в адрес познания – не какой‑то его ветви, а познания в целом как такового – стало опасным, грозящим остракизмом в цивилизованном обществе. Почти как во времена инквизиции ересь. И никакое чистосердечное признание и раскаяние не облегчат участь еретика истины.

Знание превратилось в религию. Не случайно институты физики и биохимии, ангары синхрофазотронов, штольни межконтинентальных ракет и даже дельфинарии научно‑исследовательских институтов назывались храмами науки. По крайней мере при социализме. Впрочем, прославление знания началось задолго до лорда Бэкона. И даже до того афинского вечера, когда Сократ в разговоре с учениками сообщил им, что мудрость – это добродетель. А что есть мудрость без знания? И все же не вызывает сомнения, что Соломон Мудрый опередил Платона в своем преклонении перед мудростью. Так и изрек: «Тот, кто преумножает познание, преумножает скорбь». В сочетании с другим афоризмом мудрейшего из пророков – «Веселись, юноша, в дни юности твоей, покуда не пришли годы, о которых скажешь: нет мне радости в них» – это, логически рассуждая, вроде бы призывает юношу заниматься чем угодно, только не подготовкой к экзаменам. Ибо одно из двух: либо радуйся и не занимайся преумножением скорби, либо скорби, готовясь к очередной сессии. Но не то и другое одновременно.

За истекшие три с лишним тысячи лет интерпретаторы и последователи царя мудрецов об этом не очень задумывались. А зря. В наш век не останавливающегося ни на секунду прогресса вольнодумец, славящий незнание, рискует оказаться один‑одинешенек. Можно предлагать многоженство, однополые браки, но призывать к незнанию нельзя.

И все же я скажу это: «Знание – далеко не всегда сила». Точнее, почти никогда. Гораздо чаще оно – слабость. И чем дальше, тем больше.

Я не призываю школьников получать двойки, не знать, кто автор романа «Тихий Дон», а в ответ на просьбу учителя выучить наконец, чему равен синус 30 градусов, громогласно оповестить, потрясая этой статьей, что его права гражданина и человека ущемлены. Напротив, я хотел бы, чтобы, уяснив для себя силу незнания, племя младое стало учиться еще напористее и эффективнее. О чем же речь в таком случае?

Лорд Бэкон изрек свой афоризм в совершенно иных условиях. Тогда написание каждой книги, как и ее переписка, требовало гигантских усилий. Каждую книгу достойно переплетали, понимая, что это непреходящая ценность. Каждую издавали на особой бумаге. Снимая манускрипт с полки, читатель уже испытывал к нему уважение независимо от того, что скрыто под переплетом. А сверх того и уважение к труду и искусству тех, кем она создана. И правильно делал. Для априорного уважения к письменной информации были серьезные основания.

Не то теперь, когда каждый может настрочить пару‑тройку килобайт, лениво шевеля пальцами по клавиатуре, одним движением мизинца перевести свой опус в каллиграфический шрифт, присовокупить несколько фотографий, скачанных из Интернета, а потом всю эту высокотехнологичную и прекрасно оформленную галиматью движением другого мизинца разослать по сотне тысяч человек. Обращаясь по телевидению к сотне миллионов, можно при этом нести любую чушь. И в газетах можно публиковать что угодно – от прославления Сталина до опровержения второго начала термодинамики.

Нынче у нас условия совсем не те, в каких пришлось милордствовать сэру Фрэнсису. Их можно назвать информационным половодьем. А афоризмы, как и законы природы, не абсолютны. Даже законы Ньютона и теория относительности Эйнштейна, даже высказывания Соломона Мудрого. Они верны лишь до тех пор, пока применимы к среде, в которой они справедливы.

Были времена, когда всякие знания следовало глотать жадно, как воду в пустыне. Сегодня так называемых знаний столь много и они так назойливы, что от них впору отмахиваться, как от комаров в тайге. Какой информации надо избегать, а какой – жадно внимать? А если внимать, то до какой степени детализации и углубления? Какое незнание предпочтительнее знания? Где надо копать ту или иную делянку науки и на какой глубине остановиться, чтобы перейти на новое место? Вот чему должны учить в школах и институтах наряду с получением знаний как таковых.

В конце ХХ века мы незаметно пришли к ситуации, когда широта знаний в одном человеке стала казаться невозможной, а эрудиция становится чуть ли не синонимом поверхностности. Специалист, по доминирующему убеждению, должен быть только узким. Это крайне опасная тенденция.

Давайте вообразим, что мы – муха, ползущая по холсту с изображением Моны Лизы. Мы можем потрогать каждую шероховатость, разглядеть каждый мазок, побегать туда‑сюда, чтобы лучше увидеть картину... И много ли знания о прелести шедевра в целом мы получим из знания каждой детали? Да нисколько!

Если бы знание было чересчур детальным, многие научные законы не были бы открыты вовсе. Например, закон Ома, согласно которому ток пропорционален напряжению. Он верен только при строжайше прямолинейном проводнике без наведенных емкостей, при абсолютно постоянной температуре. Будь у Ома современное оборудование, измеряющее ток до пятого знака после запятой, он скорее всего никогда бы не открыл своего закона и не стал бы всемирно известным ОМОМ.

Отсюда мораль: знай ровно столько, сколько тебе нужно. Не углубляйся в проблему более, чем тебе или заказчику требуется. А также не задавай лишних вопросов ближним и мирозданию. Ибо ответственность за ответы несешь ты, и никто более.

А вот что поведал мне в свое время филолог, профессор Московского государственного университета Петр Николаев: «Были мы с поэтом Евгением Винокуровым в Бельгии, и Винокурова спросили: почему он не знает английского языка? А тот ответил: «Хороший поэт должен многое не знать». По‑моему, это правильно. Перенасыщенность информацией губительна: только свободное от груза ненужных деталей сознание способно творить новое.

Я вспоминаю, как поразили меня при посещении Музея‑квартиры Ахматовой (каморки, в которой Анна Андреевна жила последние годы) слова экскурсовода, что в последние годы у величайшей русской поэтессы в личном владении было всего четыре книги. Может быть, поэту и впрямь необязательно знать слишком много? Чтобы видеть то, чего не видят другие, видение должно быть очень избирательно.

Человеку XXI века нужно свободно ориентироваться в огромном массиве знаний. Он должен как бы парить в их пространстве, выбирая в каждом случае оптимальную высоту, меру детализации, скорость перемещения, траекторию... Современная цивилизация форсирует неоднократную смену деятельности в течение жизни. Для этого необходима совершенно иная стратегия, и это одна из важнейших характеристик общества грядущего века. Динамичная ориентация позволит человеку осознанно выстраивать свою траекторию жизни. А выбор ее становится так же важен, как индивидуальные знания и навыки сами по себе.

Право не знать – одно из фундаментальных прав человека. Которое в цивилизованном обществе еще более неотъемлемо, чем свобода слова и право собраний. Право не знать – такая же неотъемлемая часть жизни, как право дышать.

Контроль за траекторией познания, его скоростью и высотой, баланс между глубиной и широтой, знанием и незнанием суть любой умственной деятельности. Траектория познания даже более важна, чем познание как таковое.

Ненужная информация – это антизнание. Реклама – двигатель регресса. Плохая книга хуже ее отсутствия. 

Знания должны скорее напоминать икебану, чем луг. Если можешь не знать – не знай и, прежде чем вдаваться в детали, трижды подумай, нужны ли тебе они.

Нью-Йорк