Моя мама и ее четыре мужа

Оля Куперман и ее первый муж Витя Данциг, кузен Лили Брик. Фото из архива автора

Она была интересна всегда. И в детстве – чудесный пупсик в кружевах, и в юности –­ изумительная коса, и в зрелости. Мамин кузен Ося Куперман, писавший под псевдонимом Константин Осипов, так подписал ей свою вышедшую в серии «ЖЗЛ» книгу «Суворов»: «Вы просто моя муза, Вас можно рисовать, овал лица так тонок и губы так нежны, как будто бы ребенок смеется у реки». Оленька Куперман родилась в городе Николаеве в семье Куперманов, где было еще два старших брата. Ее мама, Роза Марковна (или Мироновна, евреи тогда меняли имена) в 1907-м развелась с мужем и уехала вслед за любовником Левой Хамермоном сначала в Выборг, а затем в Берлин. Мама кончила с отличием Выборгскую гимназию. Дружбу с учительницей Идой Ефимовной пронесла через жизнь – до 1947 года, когда Иды не стало. Когда мама сталкивалась с хамством, она писала Иде, а свою мать жалела.

В ранней зрелости бабушка была очень красива. В Берлине жили и мамины бабушка с дедушкой, снимая комнату на Екатериненштрассе. Бабушка пристроилась белошвейкой при монастыре, и в доме не было кусочка маркизета или шелка, на котором она что‑нибудь ни вышила. Сохранились редчайшие наволочки, скатерти, воротнички, носовые платки с монограммами и шкатулка с орудиями труда: катушки шелка, клубочки шерсти, моточки крупношелкового ириса, игольницы из слоновой кости, миниатюрные ножницы, крючочки, шпульки, иголки с золотым ушком. Мама же, изучив стенографию и машинопись, работала секретарем на шоколадной фабрике Hamet. Весной 1924 года после неудачного романа с немцем она познакомилась с Витей Данцигом, двоюродным братом Лили Брик.

После окончания Армавирской гимназии Витя учился в Берлине льняному и конопляному делу, завел новых друзей. Витя всегда звонил и заходил за мамой, чтобы вместе пойти гулять. Но его учеба подошла к концу и Витю призвали в Россию в РККА. Уезжал он через Балтийское море, рейсом Щетин–Ленинград. На проводах он подарил маме «Двенадцать» Блока, написав на обложке «Люба!!!» на фоне сердца. И приписал стихи Есенина «Песнь хулигана». В России Витю призвали в Липецкий отдельный авиаполк на специальность карто- и фотографии. Затем послали на Сычевский льнозавод инженером. Писал он редко, мама ревновала, беспокоилась и сама напоминала, что он называл ее своей невестой. В конце концов она сама пробила себе визу и приехала в Ленинград к брату Шурику. Вызвала туда Витю и под новый 1926 год они наконец зазагсились. Витя тогда остановился у Лили Брик на улице Жуковского. Так мама увидела Лилю, Осю, Маяковского, Бурлюка, Василия Каменского, Виктора Шкловского. Младший Каменский появлялся у нас в доме в 1950‑е годы.

В Москве молодые сняли комнату, но Витя постоянно мотался по всем льнозаводам СССР и в загранкомандировки по льнофирмам Европы, налаживал производство, разработал новый расчесыватель льна, возглавлял сектор Льноцентра… А в 1933-м его сняли с поезда Кисловодск–Москва, арестовали, и 29 июня 1934‑го за три дня до своего дня рождения он был расстрелян. Ах что мама тогда пережила! Она скрывалась, работала посудомойкой. А в 1937-м тетя Аня, родственница Вити, познакомила маму с племянником своего мужа Давида Бриллианта. Его звали Саша Пикман. Пикман переспал с мамой, а потом, будучи сотрудником НКВД, как‑то нелицеприятно обмолвился о «предателе Вите». Мама, не беременевшая семь лет от Вити, вдруг влипла в один день. На четвертом месяце беременности она выгнала Пикмана, но заставила записать на себя ребенка. Только вчера, разбирая архив, обратила внимание на открытки от этого жестокого, самовлюбленного человека. «Как девочка?» – спрашивает он маму. Не дочка, а девочка.

Вообще, мама хотела сделать аборт, даже написала об этом Иде Ефимовне, своей гимназической учительнице со времени Выборга. Но та ее образумила. Вот так случился мой второй отец. Третий появился в 1941 году, когда мама работала на прожекторном заводе Кагановича. Его звали Яцко Иван Дмитриевич. Это был красавец‑украинец с широкой улыбкой и чудесной родинкой на лице. Он ушел к маме от женщины с тремя детьми. А она, бесприданница, приняла его с любовью. Ни копейки ей не досталось, все отнимала мать детей. Но счастье было недолгим. 22 июня 1941 года началась война, мамин завод эвакуировали в Марийскую ССР. Бабушку и меня отправили в город Алатырь. Мама осталась со своим Ваней, но в 1942-м того призвали в армию, а затем и в школу командиров, а затем в действующую армию. Вот одна из его телеграмм: «Лясеньке 12 марта 1942 От Папулиньки. Целую маленькую деточку Пусть этот костюмчик ты оденешь уже с папой. Сосновая кор, Волжск». От 30 апреля 1942-го: «Любимая Оля не забудь Ваню». В письмах с фронта он просил маму прислать махорки и бумагу. Оправдывался: «Я тебе ни копейки не дал. Подписали на сумму пособия на облигации для победы, но Аня (мать его детей. – И.Д.) вытребовала все довольствие…» Между тем у мамы хлопот полон рот: я была в больнице, потом туда же слегла бабушка, где вскоре и умерла. Да еще один поляк одолжил у нее денег и убежал. А в 1943-м Ваня пропал без вести. У нее тогда был нервный припадок, чирьи подмышками вскрывали с яйцо.

Меж тем нашу московскую квартиру захватили энкавэдэшники. Счастье, что мама сохранила все квитанции за квартплату и смогла по суду восстановиться в наследстве. А дальше я помню ее только за столом с пишущей машинкой. Заснуть было трудно, другую комнату мы всегда сдавали, боясь прихода фининспектора. Но я была сознательной девочкой и единственная во дворе и доме вела хозяйство: готовила, стирала, ходила в магазин, помогала относить набранные мамой лекции на курсы Иняза № 3.

Четвертый муж появился у мамы в 1957 году. Владимир Гаврилович Этингер был младше ее на 15 лет, но выглядел старше. В свои 32 он уже лысел. Мне он не понравился сразу и внешне, и по характеру, а самое главное он скрыл, что развелся с первой женой (младше его на 5 лет, оставшейся с одногодкой‑сыном) – из‑за пьянства. Этингер меня удочерил, и я стала Владимировной. Трезвый он был умнейшим человеком. А когда выпьет – зверь. Мама несколько раз вшивала ему ампулу от алкоголизма, ходила в партком, но все бесполезно. Все деньги пропивались, а когда Володя уезжал в Дом художника, то лишь просил денег. Вот письмо из Горячего Ключа, Дом творчества. 14 сентября 1959-го: «Но мне необходимы деньги на лечение, краски и поездки на пленэр. Денег надо 350 рублей». 

Художники Виктор Чулович, Рудольф Абрамов брали Володю на поруки, но он срывался опять. Я один раз выгнала его из дома, один раз сама убегала в детдом, в особняк, где теперь посольство Северной Кореи. Может, это война, может, ранение в спину, может, атмосфера Сталинградской битвы? Мама так и не узнала. Каждая поездка в Дом творчества в Тарусу, в Горячий Ключ, на Волгу, на Каму кончалась письмами: «Оля, пришли денег, не на что взять билет». А талантлив был! На шкафу, в диване у нас стояли коробки с его этюдами. Мастерскую ему не давали, а дома мама постоянно стучала на машинке – его это раздражало. И 20 августа 1960-го Володя покончил с собой. При жизни он любил ходить на могилу Есенина, и вот – повторил за поэтом. Ушел из жизни тем же способом. Бедная мамочка! Володин друг, художник Гапошкин Вадимир Илларионович, предоставил для поминок свою квартиру. А потом собутыльники обвинили маму, что это она его довела. Зато Гапошкин, а еще Евгений Куманьков – главный художник Малого театра и старший товарищ Володи по ВГИКу – ее поддержали.

Съездили мы в Смоленск, где Володя жил у семьи Плонских. Их девочка была влюблена в подростка Володю, провожала его в 1939-м в армию. Выяснилось, что Володин отец Акимушкин был цирковым артистом и взял себе псевдоним Гарри Этингер. Так получился Владимир Гаврилович Этингер. Володина мать, осетинка, умерла после родов, а отец повесился, когда сыну было три года. Вот Володя и повторил отцовскую судьбу. 

В 1990-м я через МОСХ на Песчаной хотела организовать выставку Володиных картин. Обратилась к Мессереру с просьбой хоть через 30 лет почтить его память. Тот пришел ко мне с молодой девушкой и сказал: «все, готовьте картины к выставке, клейте на оргалит, для рам». Муж мой, мастер на все руки, все сделал. А девушка та оказалась Мариной Лошак. Но ничего так и не вышло. Годами стояла я с Володиными картинами на Пушкинской набережной у Дома художников. Покупали картины югославы, немцы, итальянцы. А англичанин Фили купил 23 картины. Он говорил, что это не копии цветных календарей, не перерисовка с коробок конфет, а свое, прочувствованное. Увез все 23 картины в Англию.

5 мая этого года Этингеру исполнилось 100 лет, картины с 1949 года уже раритет, но салонам, антикварам, галереям нужны не русские пейзажисты, а громкие имена. Но какой рейтинг мог заработать художник за девять лет творчества? Всем нужен академик, заслуженный художник‑карьерист, рисовавший членов политбюро и партийную элиту, а свободный талантливый экспрессивный поэт природы никому не сдался.

В общем, из маминых мужей один расстрелян в 31 год. Другой без вести сгинул на полях войны в 46 лет. А третий, 41‑летний, ушел сам. А она жила ради меня, девочки. Любила я мамуську, защищала ее от хамства соседей. А поменялось их около десяти. То пьяница Аверкин обворует нас, то его жена, ткачиха‑деревенщина, запретит нам иметь кошку и кормить голубей. Домкомы, суды, раковая больница на Бауманской, раковое отделение Пироговки, гангрена на Усачевке. Я бегаю к главврачу и прошу, требую обезболивающий укол. Мама от боли прокусила губу, но не издала звука. Птица феникс называла я ее. Сколько можно было восстанавливаться из пепла? Нет ни дня, чтобы я с ней не разговаривала. И повторила ее почти во всем, только дочурки не имела.