Агнесса, или Цельная натура

30-е годы прошлого столетия. Для одних - раскулачивание, голод и смерть... Фото © РИА Новости

Много я прочитала документальных, в том числе и биографических, и автобиографических книг о русском ХХ веке, но такой не читала никогда. И знаю почему: потому что второй такой нет. Женщины с таким мироощущением, как у героини этой книги, вне зависимости от того, как сложились их жизни,  не написали о себе – думаю, им это просто не приходило в голову. И потому такое сознание осталось не запечатленным в литературе. К тому же оно вообще крайне трудно поддается запечатлению в силу своей неухватываемой витальности, приимчивости ко всему и вся... 

Чуть не написала «переменчивости», но тут же поняла: чего-чего, а переменчивости в этой женщине нет и помину. Есть, наоборот, кристальная ясность и несгибаемость перед ударами судьбы, так же как и перед ее дарами; ни тем ни другим эту женщину с ног не сбить. Можно было бы восхититься таким замечательным свойством личности, если бы не одно обстоятельство: оно присуще этой личности потому, что определяющим, главным, глубинным ее качеством является неукротимая любовь к себе. Причем это еще очень мягкое и приблизительное определение, учитывая, с каким масштабом зла она не то что соприкасалась, но была в него по уши погружена и питалась его благами. 

Надо сказать, что женщина эта, Агнесса Аргиропуло-Миронова-Король, книгу о себе и не написала. Ее история поразила, потрясла (и не удивительно) Миру Яковенко – блестящего писателя, физика по специальности, которая в 50-е годы записывала истории людей, прошедших ГУЛАГ. Записывала, конечно, не на диктофон, которого у нее просто не было, и даже не непосредственно в момент их рассказа, а каждый день после общения с ними, опасаясь, что, увидев, как она записывает, люди не будут говорить свободно. В результате книга Миры Яковенко «Агнесса» получилась необыкновенная, соединяющая в своей достоверности документальность, какой не придумать никакому писателю, и художественность, без которой не могла бы так потрясти документальность. 

Читаешь этот монолог в абсолютном ошеломлении: как, как такое может быть?! Как можно относиться к абсолютному злу с такой снисходительностью, беспечностью, с таким не оправданием даже, а согласием на его существование? 

Выбора «свету ли провалиться или мне чаю не пить» для Агнессы просто не существует. И чай, и вино, и роскошная еда посреди Голодомора, и платья, и развлечения посреди рек, морей крови, которые ее муж, крупный чин НКВД Сергей Миронов, льет из десятков тысяч жил. Она во всех подробностях помнит, как выглядели пирожные, начиненные мороженым и политые спиртом, – их подавали в специальном кинозале для энкавэдэшников, во время сеанса спирт поджигался и синие огоньки светились в темноте. И было у нее платье черное с переливами, и бледно-голубое, а вот здесь были такие воланы... 

Эти воспоминания поддерживают ее в лагере, куда она, конечно, попадает после расстрела супруга. И первое, что она делает после того как ей, чудом выжившей, после долгих лагерных лет разрешают ненадолго выйти в поселок, – идет в парикмахерскую и завивается. 

При этом – никаких иллюзий ни на единое мгновение жизни. Люди вот таковы, жизнь устроена вот так, мне этого не изменить, ну так я и задумываться об этом не буду. Ей даже не приходится себя в этом убеждать – само собой получается. Такая натура. 

В юности в Майкопе времен Гражданской войны красный командир, ухаживая за ее сестрой, везет барышню показать виселицы с телами повешенных белогвардейцев – что ж, мужчины уж таковы, любят воевать, убивать и хвастаться этим перед женщинами. Вон в том казахском домишке, который из окна виден, двое маленьких детей съели умершего третьего после того, как их  раскулаченные и высланные родители умерли у них на глазах, – да, тяжело об этом думать, ну и не будем думать. Во время выступления Сталина в Кремле – не дали платье красивое надеть, жарко в костюме дурацком, пить хочется, пойду хоть мандаринов куплю в буфете, пока длится эта нудятина. 

Абсолютная трезвость в оценке всех этих чекистов и партийцев вместе с их псевдоидейностью, а на самом деле алчностью, трусостью, ничтожеством. Кроме мужа Сережи, конечно, – тот любим и прекрасен, тот настоящий мужчина. А что он палач, какому мало равных знает история, ну так разве другие лучше, да и вообще, я в его работу не вникала. А жить-то надо, и жить надо страстно, красиво, роскошно. 

Все самое гнусное, что содержит в себе женская – именно женская – натура, присуще этой женщине. При этом самое большое зло, какое лично она в своей жизни сделала человеку, это не какой-либо подлый поступок в партийно-чекистском гадюшнике, не что-либо гнусное в лагере – ничего такого Агнесса, похоже, действительно не делала, даже когда этим можно было бы облегчить свою участь. Но в молодости она нанесла тяжелый удар своему первому, горячо ее любившему мужу, когда изменяла ему, а потом и сбежала с мачо Мироновым. И абсолютно уверена: все тяготы, выпавшие на ее долю, – это месть судьбы за то, что она принесла горе тому хорошему человеку. Вот так вот. Алмазная цельность. Думаю, кто-то из читателей наверняка восхитится. Я – не могу. 

Да что там – я в себя прийти не могу, прочитав монолог Агнессы.