Алгебра, чудовище и я

Обычно я не даю названий своим работам, обозначая лишь их принадлежность к циклам. Но сейчас я назвал бы эту работу начала 1960-х «Алгебра». Николай Эстис. Из цикла «Композиции»

Это было почти 70 лет назад. От моей старшей сестры, которая тогда училась в старших классах, я то и дело слышал о чудовище по имени Абрам. По его вине бедная Майечка и ее подруги оплакивали свою загубленную молодость. Да что там молодость... Не раз накануне контрольных они обсуждали идею коллективного ухода из жизни, в связи с чем упоминался термометр. Так я узнал о смертоносных свойствах ртути.

Чудовищем был Абрам Ефимович Панич. Он же – учитель математики и ярчайший миф нашего Хмельника 40–70-х годов. В войну Панич был артиллерийским офицером, имел много наград, но после войны он остался без семьи, родственников, имущества. Почему Панич оказался именно в нашем местечке, никто не знал.

Со временем обнаружилось, что Панич – фанатичный математик и независимый человек. Естественный в своей грубости, Панич говорил в лицо все, что думал, и никого не боялся. Чем принципиально отличался от остальных жителей городка.

Был Панич обладателем огромной лысой головы, обильно усаженной шишками всевозможной величины и формы. Образования эти были настольно выразительны и рельефны, что собственно лицо, как и все прочее в его облике, стушевывалось.

За глаза все называли его просто Абрам. В Хмельнике Панич был не единственный с таким именем. Но в его случае Абрам – равнялось имени урагана.

Дорос и я до знакомства с Абрамом. На первых его уроках стоял сплошной хохот. Так бывает в армейской курилке, когда офицер незатейливым юморком милостиво приближает к себе личный состав.

Смех наш, впрочем, был нервным. А веселье – обманчивым. Вскоре посыпались двойки, обнаружилось, что все мы тупицы и болваны, а также дуры и кобылы. Понимая, что мои двойки заслужены, я не испытывал к Абраму личной антипатии. Его стилистика мне даже нравилась. Она бодрила и развлекала.

И все бы ничего. Но при этом Абрам унижал нас. Вот с этим я мириться не хотел. Кроме того, у меня с ним были внешкольные счеты.

Когда Абрам был еще холост, он снимал комнату в доме на нашей улице, рядом с колодцем. На мне же с детства лежала обязанность носить воду, что было трудно, особенно зимой. Сруб колодца обрастал льдом. Ведро едва проходило сквозь наледь. А при моем маленьком росте и невеликих еще годах тащить цепь с полным ведром было непросто. Позднее как достижение цивилизации на колодце появился ворот. А тогда каждый приходил со своей цепью, вытаскивал наполненное ведро, переливал воду в другое ведро, тащил снова и оба ведра с обледенелой цепью нес домой.

Чтобы добыть воду, надо было обрести устойчивость на льду и опустить ведро так, чтобы оно утонуло и наполнилось. Когда мне наконец удавалось поднять ведро до уровня наледи, чтоб его окончательно вытащить, приходилось упираться в ледяной сруб подбородком.

Как только моя борьба с ведром завершалась, в ближайшем доме распахивалась дверь, из нее выскакивал Абрам в развевающейся рубахе и непотребных штанах. Размахивая ведром, он кричал на бегу: «Ну ты, Эстис! Дай вэдэрко ополоснуты!» Это деревенский закон. Если у колодца очередь, ты должен плеснуть немного воды тому, кто стоит за тобой, чтоб он ополоснул свое ведро (если нужно), прежде чем опустить его в колодец. Зимой очереди не было, но отказать я все равно не мог. Абрам хватал мое ведро, выливал всю воду в свое ведро. И убегал с полным ведром, не говоря мне ни слова. То ли у него не было цепи, то ли ему было лень тащить ведро из колодца... Но случалось это постоянно. Разумеется, это меня возмущало. Ведь приходилось начинать все заново.

Вместе с тем это было очко в мою пользу. Я стал чувствовать себя увереннее на уроках Абрама. Мог дерзко возразить учителю, хоть знания мои были на прежнем уровне. Надо сказать, что вообще ученики, подстегиваемые страхом, начали стараться, проявлять интерес, работать всерьез.

Забегая вперед, скажу, что Абрам-педагог набрал силу. Слава его гремела на просторах союза – школа выдавала отменных математиков. Они поступали в лучшие институты. Легенды громоздились одна на другую. Вот одна из них. Некто Сюня отлично занимался у Абрама. И тот сказал ему при выпуске: «Можешь ничего не бояться, поступай в любой институт». Сюня поехал в Москву поступать в Физтех. Мама Сюни была малограмотной, но боевитой женщиной. Конечно, она очень любила своего мальчика. Она отправилась с ним в Москву, чтоб снять там угол и готовить бульон, пока Сюня будет устраиваться. А у Сюни была золотая медаль и ему предстояло пройти лишь собеседование по математике.

Мама запустила Сюню в аудиторию. Он долго не выходил. Наконец появился огорченный. «Что?» – спросила мама. «Я не прошел». – «Как! Ты не сделал, что тебе дали?» – «Сделал». – «Так почему ты не прошел?» – «Потому что я сделал». – «Так почему ты…» и т.д. А дело было в том, что Сюне досталась задача, не имеющая решения.

Мама всю ночь не спала и утром первым делом спросила: «Так ты да, решил?» – «Да, решил». – «Вставай, пойдем».

«Если Сюня говорит, что он решил, значит, задача да, решается!» – заявила мама комиссии. Собрались математики. Еще раз изучили Сюнины выкладки. И приняли в институт. Мама ликовала. Весь Хмельник тоже. Ведь пятерка у Абрама – это таки пятерка.

В моем школьном детстве у меня был одноклассник и друг Изя Симецкий. Я всегда спокойно списывал у него домашние задания по алгебре. Абрам это знал, потому что видел из своего окна, как я утром бегу с тетрадкой в руке будить Изю. У Мишки Гольденберга, например, не было такого друга. Миша не мог прийти в дом и по-человечески списать задачки. Судорожно, как правило, не успевая, он, как и многие, сдирал задание в классе перед самым уроком. Об этом Абрам знал тоже. И случая своего не упускал.

Стремительно войдя в класс, он приказывал: «Эстис, и ты, рыжий – Мишка, – до мэнэ, з зошитамы!» Мы подходили. Абрам брал наши тетради и говорил одобрительно: «Молодцы, хлопцы! Правыльно рэшилы». Начинался розыгрыш. Мы покорно стояли перед Абрамом: один рыжий, другой маленький. Он продолжал: «Ну шо, дома робылы?» – «Дома». – «И ты, рыжий, дома?» – «Дома». – «Дывиться! От рыжий, он дома делал». И пальцем – раз по всему листу. Чернила размазывались на виду у класса. Все хохотали, подыгрывая Абраму.

Абрам открывал журнал и подводил итог: «Эстис – два балла, потому шо вин дома спысав. А тоби, рыжий, один балл, ты тут спысав».

Разыгрывал Абрам сценку блестяще. Но все же это было публичное надругательство.

После сложных борений с самим собой я решился на крайние меры.

Где я чувствовал себя сильнее Абрама? Конечно, в бане. Регулярно по много часов проводил я в бане с отцом и его друзьями. Если банные дни и часы совпадали со школой, я пропускал школу. Папины житейские приоритеты торжествовали над мамиными учительскими.

В бане я был хозяин и боец. Абрам, нелепый и жалкий, садился в уголочке, неумело и безвкусно мылся, как по принуждению. И я нашел способ использовать свое преимущество.

Вылетая из парной, я наполнял шайку холодной водой, выливал, как полагалось, воду на себя. Наполнял второй раз и, пятясь и все уже рассчитав, выливал содержимое шайки через себя на Абрама, на его громадную шишковатую голову, на белое рыхлое тело.

Под общий хохот Абрам взвивался, орал: «Ну ты, Эстис! Дурной!» И был, конечно, прав. Но это было каждодневное «вэдэрко» и наш урок алгебры.

Абрам быстро понял, что так будет всегда, и стал относиться ко мне почти ласково. Оценки мои не улучшились. Но унижения прекратились. Иногда мы таинственно улыбались друг другу, понимая, что договор существует и остается в силе.