Телефонные истории домобильной эры

Говорить по телефону – это иногда то же, что говорить с телефоном. Рисунок Александра Эстиса

Звонит телефон, городской: голос приятный, даже чуть торжественный, а главное – женский.

– Шабат шолом, Давид Львович, хорошей вам субботы.

– Спасибо за пожелание, но я не Давид Львович.

– Странно! Я же набрала… (Назвала номер, куда, по ее мнению, она позвонила.) Какую же цифру я неверно набрала? 

– Четыре последние.

 – Да? Извините, как вас зовут?

– Вардван.

– А меня Майя. Теперь вы спросите, сколько мне лет?

– Майя, сколько вам лет?

– 84. Когда-то преподавала высшую математику.

Договорились: раз уж так получилось, что мы нечаянно познакомились, я подарю Майе мою книгу «Запах шиповника» об Омаре Хайяме. Великий поэт был еще и великим математиком («бином Ньютона» справедливее было бы называть «бином Хайяма», ведь Омар ибн Ибрахим решил это уравнение за 600 лет до сэра Исаака). 

Мы стали выяснять адрес Майи.

– Улица Берзарина…

– Это генерал, ставший в 1945-м первым комендантом Берлина?

– Да. Мало кто теперь о нем знает.

Майя назвала номер дома, квартиры.

– А код в подъезде?

– Забыла. Надо же! Я давно не выхожу на улицу. Нет, не помню. Позвоните мне через пять минут, я узнаю.

– Но я ведь не знаю вашего номера.

– И я не знаю, я же себе не звоню.

– А давайте так сделаем: позвоните Давиду Львовичу, которому вы собирались пожелать хорошей субботы, он вам и скажет номер вашего телефона. 

Так и решили. Но Майя больше не звонила.

Первый раз я увидел домашний телефон, когда мне было 10 лет и я пришел в гости к однокласснику Юре Сипапину.  Он жил в 1-м Бабьегородском переулке (в том же переулке, на пригорке, стояла наша школа), дом 1, в пятикомнатной (!) квартире, где жили Юрины родители, дед Федор Антонович (умер в 1952-м, я его еще видел), обе бабушки, младший брат отца, Юрка и две его сестры. Этот двухэтажный дом до революции принадлежал дровяному заводчику. Дровяные склады на берегу Москва-реки я помню: горы спиленных осин и берез. Мы с мамой получали там по талонам дрова, печку топить; бревна укладывали в железную клеть на телеге, возчик понукал лошадь, вез положенные нам кубометры в наш двор на Большой Якиманке; мама нанимала мужиков пилить-колоть дрова. 

Дед и бабушка Юры наняли себе квартиру в доме заводчика на втором этаже еще до революции. Федор Антонович был не последним в Москве мастером шить на заказ кожаную обувь любого фасона, зарабатывал хорошо. В Первую мировую попал в плен к германцам, кое-чему поучился у немецких мастеров. Вернулся домой в 1918-м. Снова взялся за дело, заказов выше головы, даже в Кремль вызвали – самому Ленину изготовить обувку. Видно, дедова работа понравилась, потому что его еще много раз звали в Кремль, даже телефон Федору Антоновичу провели – это в те-то годы! 

Понятное дело, многие завидовали, особенно сосед с первого этажа, Локунов. Годами завидовал, писал заявления: как же это понимать, что я, коммунист, ответработник, директор только что построенной гостиницы «Москва», дома личного телефонного аппарата не имею, а беспартийный сапожник имеет?!

А самое обидное, что младший брат Юркиного отца, Дмитрий, выпив, выходил во двор и орал в окно Локунову: 

– Хрен ты телефон получишь! И твоя сраная советская власть тебе, говнюку, не поможет!

Локунов написал куда следует, Юркин дядя получил 10 лет колымской каторги, вернулся в 1946-м. 

В 1946-м мне было пять лет. А в 1966-м я работал в «Литературной газете». В июне готовились отметить 25-летие нападения Гитлера на СССР. 

Мне поручили узнать, сколько же в нашей стране инвалидов Великой Отечественной. Никто не знал даже приблизительно. Долго я искал. Наконец, в одной из маленьких каморок Центрального статистического  управления (ЦСУ) неприметный сотрудник какого-то отдела назвал мне число инвалидов: 1,8 млн. Я с облегчением записал в блокнот: 1,8 млн. Глупо улыбнулся, поблагодарил. И сотрудник улыбнулся, протянул руку за блокнотом и оттиснул на страничке фиолетовый штамп «для служебного пользования».  

– Слушайте, так нам же надо напечатать эту цифру. 

– Вот и печатайте, но только с разрешения начальника Генштаба.

Я вернулся в редакцию с запрещенным блокнотом. Объяснил все главному редактору (тогда это был Александр Борисович Чаковский).

 Он вынул изо рта сигару.

– Ну так и звоните. «Вертушка» там.

«Вертушка» – это аппарат прямой правительственной связи. С гербом СССР. Тут же маленький справочник телефонных номеров, все номера четырехзначные. 

Вот и начальник Генштаба – маршал Захаров Матвей Васильевич (в войну командовал фронтом, Герой Советского Союза). 

Жутко волнуюсь, ведь первый раз звоню по «вертушке». Набираю номер.

– Захаров слушает.

– Товарищ маршал, я корреспондент «Литературной газеты»...  

И маршалу тоже все рассказал.

– А кто вам дал сведения? Фамилия, должность. 

Я назвал. 

– Ждите у аппарата.

Через четверть часа Захаров позвонил. 

Чаковский взял трубку, что-то сказал маршалу, передал трубку мне.

– Вы спрашивали про инвалидов? Генштаб не возражает, печатайте. Но все-таки согласуйте с ЦСУ.

А ЦСУ не разрешило печатать засекреченную цифру. Так и не напечатали.

Много было всяких историй с телефонами. Но одна крепко запомнилась. Правда, это не моя история. Рассказал ее один удивительный человек – Виктор Соломонович Горохов. В 1960-м он подарил мне свою книгу о великом негритянском певце Поле Робсоне с такой надписью: «Будущему врачу, а пока сыну моего друга Варткеса Вагановича – Вардвану – с лучшими пожеланиями. Автор». Я тогда учился в медицинском училище. Врачом не стал. Зато с Гороховым снова встретился… почти полвека спустя. Под тем автографом на титульном листе «Робсона» он дописал: «Сегодня – 19.07.2007. Я здесь…» То есть еще жив. Он тяжело болел, говорить ему было трудно. Но он рассказывал.

– В знаменитом здании на Пятницкой находился кабинет не кого-нибудь, а самого Лапина, долголетнего председателя Комитета по телевидению и радиовещанию. Я был знаком с Сергеем Георгиевичем, но не обо мне речь…

Году в 1972-м на прием к Лапину пришел диктор Рувим Выгодский, незадолго до того уволенный с документальной студии за отказ читать текст к антисемитскому фильму.

Лапин и Выгодский встречались не часто, но всегда тепло. Оба они были питерцами, в блокаду вместе работали в ленинградском радиокомитете. Голодали, холодали, дружили. 

По праву старой дружбы Выгодский рассказал о своих невзгодах, спросил, нет ли для него работы на радио или телевидении. 

Лапин заметно опечалился.

– Ты знаешь, Рува, я многое могу, но боюсь, тут тебе помочь не сумею. 

– Я знал все наперед, Сережа. Ты последний человек, кого я о чем-то прошу… Завтра подаю заявление на выезд в Израиль. 

И подал. Получил разрешение. 

Перед отъездом приехал в Ленинград прощаться с матерью. Узнав, что знаменитый диктор Выгодский в городе, к нему обратились с просьбой записать «говорящие часы» Ленинградской АТС.

Выгодский озвучил и уехал. А мама не один год прожила «при телефоне». По нескольку раз в день набирала номер «говорящих часов», слушала голос уехавшего сына: «Шесть часов девять минут… Шесть часов десять минут…»

  По-моему, рассказ Виктора Соломоновича Горохова не просто история – это сама История. И самое лучшее, если она говорит голосом Рувима Выгодского, по крайней мере тогда она говорит правду. Хотя бы по телефону.