Талон на воблу, суп и кашу

Богемная обитель на Поварской. Фото с сайта www.mos.ru

Сто лет назад, в 1919 году, в Москве возникло уникальное и доселе невиданное учреждение – Дворец искусств, призванный собрать под своей крышей оголодавших писателей, художников, музыкантов (своеобразная коммуна, прямо как в Париже, на Монмартре). А жить творческой богеме действительно было не на что – издательства, галереи и журналы позакрывались, меценаты сбежали за границу, инфляция съела все имевшиеся накопления, цены на продукты и дрова взлетели под небеса (печи в домах топили чужими заборами, на разборку которых москвичи отправлялись ночами), спекуляция процветала. В столь тяжелых условиях оставшиеся в Москве деятели культуры выступили инициаторами создания организации, способной дать приют и пропитание наиболее нуждающимся коллегам. Среди поддержавших эту идею были Андрей Белый, Марина Цветаева, Константин Юон, Вячеслав Иванов, Сергей Коненков, Борис Пастернак, Балтрушайтис, Борис Пильняк, Маргарита Сабашникова, Александр Серафимович, Владислав Ходасевич, Георгий Чулков и другие. С тем и отправились на прием к наркому просвещения Анатолию Луначарскому, который интересное предложение горячо поддержал. Для Дворца искусств приспособили усадьбу Соллогубов на Поварской улице, где в барских покоях доживала свой век графиня Елена Соллогуб, бывшая фрейлина императрицы (старушку не стали пускать в расход, а просто переселили в каморку ее не менее ветхой прислуги).

Устав Дворца искусств был принят на учредительном собрании 30 декабря 1918 года и утвержден Наркомпросом 12 января 1919 года. Предполагалось, что московский дворец стоит во главе целой федерации, или федерального союза дворцов и домов искусств РСФСР, имеющего филиалы по всей России – в Петрограде, Нижнем Новгороде, Костроме и других городах. Среди целей дворца было «развитие и процветание научного и художественного творчества» и «объединение деятелей искусства на почве взаимных интересов для улучшения труда и быта», а также проведение «митингов, концертов, лекций, музыкальных вечеров» с «приисканием соответствующих гастролеров». Дворец искусств имел четыре отдела – литературный, художественный, музыкальный и историко-археологический и стал желанным убежищем для представителей многих творческих профессий. Кто-то жил здесь постоянно (например, Андрей Белый), другие навещали друзей, третьи приходили отогреться и поработать в тепле, четвертые обедали в столовой.

Во главе сего начинания, к удивлению культурной общественности, Луначарский посадил… Ивана Рукавишникова, позабытого ныне писателя из Нижнего Новгорода, насочинявшего прозы и стихов аж на двадцать томов, изданных к 1925 году. Не стоит, правда, удивляться такой плодовитости – стихов в духе символизма было немного, зато напечатаны они были причудливо, с подвывертом: «Строки располагались в виде геометрической фигуры – треугольника, звезды, трапеции, еще как-то», - писал в «Записках уцелевшего» Сергей Голицын. Попробуй-ка прочитай с первого раза! Внешность поэта запоминалась сразу. «С вида он был похож на мушкетера, – вспоминал Голицын, – хотя без шпаги, ходил в плаще, в широкополой шляпе, только без пера, в сапогах с широкими отворотами и носил длинные рыжеватые кудри и длинные, как два горизонтальных прутика, усы и длинную, узкую бородку в стиле Людовика XIII». Туберкулезник Рукавишников, будучи уверенным, что водка спасает от этой коварной болезни, пристрастился к спиртному. Поэт Борис Садовской писал: «Мой земляк И.С. Рукавишников, напиваясь, мотал головой, мычал и сердито швырял посуду. Узкая рыжая борода его купалась в бокале. Трезвый зато бывал очень мил».

Воцарившись во дворце, Рукавишников стал принимать заявления в члены от тех поэтов, кто не удосужился еще отметиться собранием собственных сочинений, например от Сергея Есенина, которого приняли в члены дворца без всяких рекомендаций, а вместе с ним еще и Вяч. Иванова, Бальмонта, Пришвина, Скитальца, мастеровитой семьи Гиляровских – дяди Гиляя, его дочери и зятя и других, «желательность и полезность коих не подлежит сомнению». Всего 22 человека. На этом, слава богу, и остановились – наплыв заявлений от считающих себя литераторами надо было как-то прекратить, посему собрание литературного отдела дворца 14 июня 1920 года приняло решение о внесении изменений в правила зачисления: сначала принимали в кандидаты, а потом уже в члены (прямо как в партию!). Кандидатам требовались две рекомендации, а действительным членам уже пять. Вот когда, оказывается, зародилась творческая бюрократия.

Учитывая столь сложную систему отбора, от Дворца искусств можно было ожидать кипучей творческой работы в, частности, издательской деятельности. Было объявлено в газете, что вскоре выйдет из печати «Первый сборник стихов Дворца искусств» со стихами Есенина, Хлебникова, а также «Марианны Цветаевой» (так ее назвали в газете). Но почему-то первым и единственным изданием дворца так и осталась книга его «коменданта» Рукавишникова. Кстати, Цветаеву приняли лишь кандидатом в члены дворца.

Во Дворце искусств 7 июля 1919 года Цветаева на поэтическом вечере читала стихи – пьесу «Фортуна». Помимо нее на том вечере выступал и Луначарский с переводами из швейцарского поэта Карла Мюллера. «Фортуну» она выбрала из-за монолога в конце: «Так вам и надо за тройную ложь Свободы, Равенства и Братства!» Слова эти были брошены в лицо наркому: «Монолог дворянина – в лицо комиссару, – вот это жизнь! Жаль только, что Луначарскому, а не… хотела написать Ленину, но Ленин бы ничего не понял, – а не всей Лубянке!» А тогда после вечера добрый Рукавишников через Бальмонта передал Цветаевой, что за чтение «Фортуны» во дворце ей полагается 60 рублей. Она гордо отвела руку дающего со словами: «60 рублей эти возьмите себе – на 3 фунта картофеля (может быть, еще найдете по 20 рублей!) – или на 3 фунта малины – или на 6 коробок спичек, а я на свои 60 рублей пойду у Иверской поставлю свечку за окончание строя, при котором так оценивается труд». Смелый поступок, ничего не скажешь. В эмиграции Цветаева напишет стихотворение «Бузина», в котором будет вспоминать без сожаления эти годы:

Дайте. Вместо Дворцов искусств

Только этот бузинный куст...

Большое впечатление на членов творческой коммуны произвел приезд из Петрограда поэтов Льва Гумилева с Михаилом Кузминым в ноябре 1920 года для участия в Вечере современной поэзии. Кузмин отметил в дневнике: «В Москве очаровательная погода, много народа, есть еда, не видно красноармейцев, арестованных людей с мешками, и торгуют… Во Дворец искусств ужасная даль... Прелестный особняк. Заходим. Комнат никаких, постелей тоже. Пьяный Рукавишников трясет бородой и хотел одного положить с Держановским, другого в черную комнату, с черным потолком, без электричества, с дымной печкой. Но когда ее открыли, там обнаружился Пильняк с дамой. В подвале, в чаду кухни грязная сырая столовая… Стихи как-то не доходили, но много знакомых и ласковая молодежь». Гостям было с чем сравнивать – в Петрограде по примеру Москвы в ноябре 1919 года создали свой Дом искусств – ДИСК на углу Невского и Мойки, но с едой и дровами там было совсем плохо.

Не только поэтические вечера и концерты устраивались во дворце, но и спектакли; крутили кино, работали научные и художественные курсы, где преподавали видные ученые и деятели искусств, например, курс «Северная литература» читал Юлий Айхенвальд, «Немецкую литературу XVIII века» читал Александр Рачинский, «Семинарий по искусству живописи» вел Константин Юон. Слушатели курсов сдавали экзамены и зачеты. А 18 мая 1920 во дворце на Поварской торжественно открылась первая выставка картин, рисунков и скульптуры Дворца искусств, в которой участвовало 42 художника и экспонировалось 217 произведений, в том числе Сергея Герасимова, Коненкова, Сабашниковой.

Просуществовал московский Монмартр недолго – 9 февраля 1921 года Дворец искусств был закрыт «ввиду неоднократного нарушения отчетного порядка». Ну не давалась нетрезвому Рукавишникову отчетность и прочая бюрократия! Здесь вспоминается характеристика Маяковского, не любившего выступать в этом богемном оазисе, – Дворец паскудства. Вместо дворца на Поварской открылся Высший литературно-художественный институт во главе с ректором Брюсовым. Наконец, в 1932 году усадьбу отдали в распоряжение вновь созданному Союзу писателей СССР, где бывали, пожалуй, все мало-мальски известные советские литераторы – в том числе и те, кто в 1919 году приходил сюда обедать – с талончиками на воблу, кашу и гороховый суп.