Хочу стать деревом

Пестрые мексиканские кладбища напоминают покинутый гномами город. Фото Pixabay

У мамы украли ограду. Поэтому я долго не могла ее найти. Кладбищенский страж в жилете с надписью «Перепечинское кладбище – Ритуал» вызвался мне помочь и быстро нашел по фамилии.

– 53-й участок? Вот ваша могила!

– А ограда где?

– У вас была ограда? 

Да, у меня была ограда «Овен». Красивая кованая ограда с узорами. Я выбрала ее потому, что мама была Овном по зодиаку. Небольшое символическое утешение в безутешном положении.

– Значит, украли, – сказал он. – Вы же не сделали опалубку, вот ее и забрали на металлолом.

– Как можно незаметно выкопать и увезти кованую ограду? На охраняемом огороженном кладбище? Вы же все время здесь.

– Ночью, элементарно. Да вы не расстраивайтесь, напишете заявление и вам все бесплатно восстановят. Только если не закажете опалубку – опять украдут.

– Почему вы так уверены?

– Знаю. Так у нас часто бывает.

– Тогда сделаем опалубку.

– 29 тысяч.

– Просто залить периметр цементом? 

– Еще подсыпка песком, и установка, и швелер. Все вместе. Оплата по факту.

– За пять тысяч можно купить «КамАЗ» песка.

– Как хотите. Только если не сделаете опалубку и у вас снова украдут – администрация уже ничего не восстановит.  

Я смутно понимаю, что это какой-то кладбищенский маркетинг. Я даже уверена, что стражи в жилетах сами выкапывают ограды, чтобы разводить людей на свои баснословные опалубки. Но кладбище не располагает к торгу, и я соглашаюсь.

– Может, сразу и памятник закажете? – продолжает страж.

– Два года еще не прошло.

– Это ничего, могила уже просела, не поведет.

Он наконец уходит. А я думаю над этим словом – «просела». Что оно значит? Значит ли это, что то страшное место, где лежит моя мама, как-то утрамбовалось, а мама стала частью природы, смешалась с перегноем и почвой так, что не осталось никаких пустот? Вот что это значит?

Я сажусь на могилу без ограды и плачу навзрыд, как в детстве, когда мама уезжала в командировку в Москву. Из-за черной мраморной плиты выглядывает моя двухлетняя дочь, перепачканная землей. И заливисто смеется – ей удалось раздобыть на чьей-то могиле искусственную розу кислотного окраса. Ей нравится на кладбище. Она с визгом бежит от меня меж могильных грядок. Она уверена, что бессмертна.

До маминой смерти я очень любила кладбища. Пожалуй, они отражают ключевые особенности национального характера.

Например, американские кладбища с идеально ровным газоном похожи на поля для гольфа. Японские – технологичны; в последние годы японцы выбивают на надгробиях QR-коды, и если навести на них телефон, можно увидеть фотографию покойного, зайти на сайт и прочитать его биографию. Мне нравится это нововведение. Я даже думаю – не заказать ли мне после смерти QR-код на свою страницу в Facebook.

Мексиканские кладбища – самые пестрые. Малиновые, салатовые, желтые и небесно-синие  склепы с росписью и мозаикой  напоминают  покинутый гномами город. Город, в котором гномы  добывали самоцветы, но самоцветы кончились и гномы ушли, оставив веселые домики и кресты, увитые искусственными цветами. 

Кстати, в Румынии есть кладбище, которое так и называется – «Веселое», Чимитирул-Весел. Когда-то один из местных украсил кресты орнаментами и плиткой, на которой изобразил сцены из жизни покойников и дал комментарии в таком духе: «Здесь лежит моя теща. Если бы она прожила на год дольше, то здесь лежал бы я». 

Отличительный признак русских кладбищ – ограды. То ли попытка установить факт собственности, то ли отгородить тот мир от этого. Но из-за этих оград на русских кладбищах грустнее всего. 

С возрастом я стала все чаще думать о том, как распорядиться своим телом после смерти. С душой все более или менее ясно. Рано или поздно доработаемся до рая, время есть. Но тело. Что мне делать с ним? Таким единым и таким моим. В физическом смысле у меня нет и не было  ничего ближе. Но в смысле метафизическом мое тело всегда казалось мне чем-то чуждым. Между нами никогда не было гармонии. Я часто бывала им недовольна. Более того – ощущала несоответствие между телом и мной. Мне казалось, что моя внешность вводит людей в заблуждение, создает неверное представление обо мне. Лицо, которое я вижу в зеркале каждый раз, вызывает недоумение – неужели мое? Изумляют собственные фотографии, видеозаписи. Возможно, поэтому я делаю их в таком количестве – чтобы когда-нибудь в череде изображений узнать наконец себя. Так должна ли меня волновать судьба своего тела после жизни? 

Православная традиция, к которой я себя отношу, предписывает захоронение в земле. Все мои родственники и предки были похоронены именно таким образом. И я люблю приходить к  их надгробиям, разглядывать фотографии, отмечая, как память приписывает усопшим не свойственные им черты, вспоминая их последние дни и слова, которые разрастаются, покрываются бронзой, затвердевают, хотя на самом деле это были далеко не самые лучшие дни и слова. 

И если подумать о могиле с точки зрения тела: темнота, сырая земля, гнилые доски, грибные споры... Может ли тело быть настолько мертвым, что все это будет ему совершенно безразлично?  Иногда мне кажется, что стать прахом куда гуманнее. Сегодня прах можно не просто  красиво развеять над Ай-Петри, а запустить на космическую орбиту. Капсула с прахом может сгореть в атмосфере, а с Земли это будет выглядеть как падающая звезда. И, возможно,  ночные влюбленные загадают под ней желание. 

Можно заказать с прахом пиротехническое шоу, превратиться в алмаз, стать грибом шиитаке, а если не хотите грибом – то деревом... Превратиться в сосну или иву. Сегодня нет ничего невозможного. Этим занимаются особые ритуальные конторы. Прах помещается в биоурну вместе с землей и семенем, урна вкапывается в землю, и семя начинается прорастать.  Говорят, такие деревья быстро вырастают, ведь в человеческом прахе много фосфора, а фосфор – прекрасное удобрение для деревьев.

Да, пожалуй, я хочу стать деревом. 

Поиск «своей» могилы – особый кладбищенский мотив. Обычно в качестве ориентира запоминаешь какую-нибудь чужую могилу у дороги. В моем случае это захоронение Колесова Е.И. Фамилия и инициалы на тумбе из листового железа – временном надгробии, которое стало постоянным.

За пять лет, что прошли с его смерти, никто не заказал Колесову мраморный монумент, не выгравировал надпись, не привинтил фотографию. Возможно, это был очень одинокий человек. И я часто воображаю себе его жизнь. Мне жаль, что никто  к нему не приходит. Поэтому когда я иду к маме, я покупаю ему пару гвоздик.

Однажды я приезжала красить мамину ограду. У меня оставалась бронзовая эмаль, и я покрасила проржавевший постамент Колесова. Во время следующего посещения на могиле Колесова меня ждала записка, заламинированная от дождей тремя слоями широкого скотча: «Спасибо, что заботитесь о папиной могиле. Не подумайте, что мы его как бы забыли. Я его очень люблю и вспоминаю каждый день, просто у нас пока нет денег на памятник. Да  это как бы не важно. Тело – это же сброшенный скафандр. А сам космонавт летает по всему космосу свободный и невидимый. И ему как бы все равно, какой у него памятник и какая ограда. Все, что для него важно, – что мы его помним. Если вы знали папу – позвоните мне по номеру 8-916-ххх-хххх. Спасибо за все. Надя».

По номеру я не позвонила. Но на душе стало светло. Возможно, от того, что Колесов Е.И. был кем-то любим и кому-то нужен, а возможно, от мысли, что моя мама сейчас летает по космосу. Безо всякого скафандра. n