Испытание совершенством

Когда со всех сторон огромные мясистые горы рубенсовских тел... Кадр из видео YouTube

Мы так устроены: хотим все и сразу. С лету. Думаем, что нам полагается это все, мы же такие прекрасные, умные-разумные, постичь и понять можем все!

Но границы были закрыты. Музеи недосягаемые, как крепости, монастыри, построенные на вершинах скал, замок Монтфорт времен крестоносцев… И вот настало время, когда появилась возможность ездить по миру. Распахнулись золоченые двери дворцов, замков, палаццо – мечта исполнилась. И мы огромной толпой, не готовясь, не зная или зная очень мало, ломанулись за шедеврами и красотой. Именно в Италии я окончательно разлюбила музеи. Поставила жирную точку в конце своей ненасытной любознательности. Именно в Италии я полюбила жизнь (и впечатления) за пределами каменных стен самых величественных зданий в мире.

Тут необходимо объясниться. Музей – это хранилище, хранилище – это склад, в котором предлагается объять необъятное, прежде чем найти единственно нужное. В предлагаемых количествах это невозможно. Пресыщение прекрасным так же опасно, как и все чрезмерное и излишнее.

Первое головокружение (и легкая тошнота) у меня случилось много лет назад в залах Рубенса мюнхенской Старой пинакотеки, где самое большое собрание полотен великого фламандца. Со всех стен на меня надвигались горы тел, огромные мясистые торсы были даже на потолке. Я заблудилась в садах бесконечной любви, среди граций с целлюлитом, вакхов, гераклов и венер. Экзальтация религиозной веры пугала. Но я стеснялась признаться даже себе, что мне может что-то не нравиться в музее. Я мужественно посмотрела все работы, которыми заслуженно гордится пинакотека. Больше я там никогда не была. Читаю книги, смотрю альбомы.

Второй удар меня поджидал в Париже. Город, в который мы все долгие, долгие годы были страстно влюблены, о котором мечтали и видели в своих розовых снах. Лувр – высшая степень вожделения. Как же… Жить и умереть только в Париже, на Монмартре, в опере Гарнье, под Эйфелевой башней, под мостом Сены… В Париже потихоньку понимаешь две вещи – нет в тебе никакой исключительности, ты такой, как все. И впечатления без знания и оценки не бывает. В Лувр нужно ходить, как в школу, годами. Один класс – одна картина. И готовиться, как к экзамену. Желательно говорить по-французски (итальянский, немецкий, английский, испанский, греческий тоже еще никому не помешали). Но есть что есть – русская группа…

И бежит какой-то замученный экскурсовод – прямо к «Моне Лизе». Почему? Мы ее уже на картинках видели. Можно же было хотя бы подвести к «Женщине перед зеркалом» Тициана. Но нет – только Мона, только Лиза! Смешно – самое любимое место парижских карманников. Перед тем как любоваться, нужно кошелек положить в лифчик, а мобильник в трусы. О чем и сообщает экскурсовод (не так грубо, как я) с жуткой периодичностью.

– Дамы и господа, внимательно смотрите по сторонам, – вещал он. – Прижмите к себе сумочки.

И между делом что-то о Леонардо да Винчи. Передо мной жаркой толпой стояло человек тридцать – я очень хотела упасть в обморок. Но нужно было нестись дальше, к «Спящему Гермафродиту», и узнать, что это римская копия с оригинала II века н.э. длиной 169 см. Потом экскурсовод, бывший сотрудник Эрмитажа, сообщил нам, что предмет изображения не является непристойным. Действительно, что тут такого – юноша с сиськами. И еще что-то про сына Гермеса и Афродиты, который принял формы нимфы Салмакиды. За что такая кара?

Место паломничества туристов в Лувре – и самое любимое место парижских карманников. Фото Reuters

– Пожалуйста, проверьте ваши часы, цепочки, паспорта, – нешуточно волновался смертельно уставший экскурсовод. – Если украдут паспорт – будут большие проблемы с выездом.

Я ему сострадала от всей души.

Одна тетка в нашей группе сказала: «А правда ведь, Париж очень грязный город? Я разочарована! И Венеция вся воняет, как сточная канава».

Как интересно видят и чувствуют люди. «Меня охватило чувство абсолютного счастья: в ноздри ударил его всегдашний запах мерзнущих водорослей» (Иосиф Бродский «Набережная неисцелимых»). Но если быть до конца честной, встречаются наши люди просто уникальных знаний. Иногда мне кажется – лучше некоторых экскурсоводов.

Меня могут убить за признание, что в Лувр я больше не пойду. А если пойду – то только одна. Ночью! Шедевры, как инъекции, возможны лишь в определенных дозах, если, конечно, нет хронического заболевания красотой.

Запомнились пирамиды «под Хеопса» из стекла, шлифованного вручную. Исключительное свечение, влекущее к входу в Лувр, создал китаец Йо Минг Пей (знаменитый американский архитектор). Но меня влекло только к выходу, к мусорным бакам и бомжам под мостом…

Уже вечером, в гостинице с балкончиком, выходящим в сад Тюильри, я набросала монолог портретируемой Дамы:

«О Мадонна, почему я такая несчастная? Никто уже не помнит, что я Лиза Герардини из Флоренции, любящая супруга торговца шелками Франческо дель Джокондо, живой человек, ставший только изображением. Держат за стеклом, караулят, все время подкрашивают, удерживают в реставрационной темнице, трогают разными руками, щекочут кисточками, подмазывают лаками, а я давно в трещинах морщин, просвечивают какими-то лучами, возят в бронированных сейфах по миру, которого я не вижу.

В Италию хочу… Тоскливо на чужбине, холодно без солнца. А я все улыбаюсь, улыбаюсь... Четыреста лет подряд. Губы болят. Не хочу больше смотреть на вас. И вы на меня не смотрите. Лучше берегите свои мобильники. Засуньте их в…»

Когда выяснилось, что мы можем ездить и смотреть, выяснилось также, что мы не умеем видеть, – мое открытие в путешествиях. Видеть – это навык понимать и чувствовать красоту. Иногда достаточно просто посмотреть в окно и заметить игру красок. Увидеть все цвета заката. Один поход в музей Прадо, галерею Тейт, Эрмитаж – не приближает к постижению. Глаз – экран, а что на нем отображается, зависит от смотрящего.