Игра в письма

Научившись управлять, человек в то же время отказывался от постижения того, чем он управляет. Рисунок Олега Эстиса

Письмо Homo Timens о вере и воле

Некогда переходом от язычества к единобожию человек закрепил на уровне культа, то есть высшего проявления духовной воли, свои достижения в отношениях с природой. Человек боящийся (природных сил), Homo Timens, осознал себя как человека, могущего (ими) управлять, то есть верящего (уже в свои силы) Homo Potens и Credens. Впрочем, воспеванием «богобоязни» и упованием на нее он значительно дискредитировал эти свои духовные достижения и своей новой верой, в сущности, только истовее заклинал свой страх, не пытаясь действительно побороть его. Напротив: безоговорочное принятие непостижимости и необъяснимости мироустройства он стал воспринимать как высшее состояние человеческого духа. Иными словами, научившись управлять, человек в то же время торжественно отказывался от постижения того, чем он, собственно, управляет.

Страх за будущее, которого он не знает, шел нога в ногу с человеком во все времена. В своих «Нравственных письмах Луцилию» Сенека, например, две тысячи лет назад писал так: «Главная причина… страха – наше неуменье приноравливаться к настоящему и привычка засылать наши помыслы далеко вперед». Естественной, чуть не анатомической, реакцией на страх проявляется в человеке тяга к вере: делегированию страшного иррационального неизвестного доброму иррациональному воображаемому и наделение его свойствами сверхъестественных мудрости и причинности. Интересно отметить при этом, что надежду – здесь читай «аналог веры» – Сенека причислял к человеческим порокам: «Пусть поможет тебе рассудительность..., чтобы отбросить даже очевидный страх, а не сможешь, так одолей порок пороком: умерь страх надеждой».

Новая вера с ее аскезой и проповедью смирения ввергла Homo Credens в созерцание лукавого внутреннего противоречия, проистекавшего из одновременного видения себя, Homo Potens, божьей тварью. «Если я – произведение божественной воли и ношу в себе его начало, то почему и зачем должна быть ограничена данная мне богом сила? Где кончается моя франшиза? Каковы пределы моих полномочий по его генеральной доверенности? Могу ли я разорвать кондиции?»

В жестоких битвах аутодафе и mea culpa воля человека к свободе духа отвоевала у новой веры новые мораль и этику. Но и они объяснили лишь то, как и чем ограничивается человеческая сила: сознательно и своей волей, – но не ответили на вопрос о природе необходимости ее ограничения, не разрешили конфликт. Напротив, они как будто пришли к парадоксальному выводу о том, что поскольку сила человека, несущая в себе потенциальную неограниченность от бога, могла быть сознательно ограничена человеческой волей, то со всей очевидностью она, эта его воля, превосходила силу божественного предопределения и, таким образом, претендовала на большую разумность и справедливость.

Один герой Сомерсета Моэма отказывался верить во «всемогущего Бога, лишенного здравомыслия». Вместо того чтобы в него такого верить, он решил, что с ним можно и нужно быть заодно, раз в его благороднейшую миссию входит, в частности, исправление ошибок этого непонятно кем созданного мира. Как не признать такое решение верхом благоразумия и уважения к тому, чем был и чем стал для человека бог, мало того что вечно умирающий, так еще и подвергшийся вместе с земными тварями психоанализу.

Письмо Homo Credens о любви и надежде

То, что действительно было – в прошлом. В нем, как в единственно бывшем и посему – настоящем, люди в страхе своем ищут знамения лучшего будущего, и поэтому постоянная работа и ума, и сердца человека направлена на переосмысление своего прошлого для утверждения себя – в настоящем. Через это настоящее человек направляет в будущее проекции такого своего прошлого, какое он только в силах себе перепредставить и перепожелать. Таким образом, человеческая вера – это глядящая вспять его воля к будущему. Находясь в прошлом, она постоянно держит на прицеле будущее через мушку настоящего – человеческой воли к жизни, утверждающей себя в данный конкретный момент. Эта воля к жизни – не что иное, как любовь: на ней человек держится сейчас, ведь ее нет в прошлом, нет в будущем, она есть непосредственно в момент ее восприятия и переживания.

Будущее же – это надежда, находящаяся на кончике языка веры. В будущем силе воли (духа) проявиться почти невозможно: этакой стрелой Зенона, направленной к будущему, стремится она в нем к минимуму, сколько б усилий человек ни предпринимал и каким бы смыслам ни вверял себя. Тот же Сенека причислявший надежду к порокам, сказал, что ею «зовется благо, которое либо будет, либо нет». Чем не гениальное определение будущего как такового? Кстати, Сенека советовал не надеяться попусту, но вместо этого находить в настоящем то, за что можно ручаться вне зависимости от времени… кажется, он утверждал любовь. Кажется, он предвосхитил Благую Весть.

Письмо Homo Potens о силе и точке

Силе воли, воздействует ли она на прошлое (верой), утверждается ли в настоящем (любовью), направляется ли к будущему (надеждой), человек всегда борется с инстинктом, когда тот посягает на его этические устои, этика же, как яйцо – иголку, охраняет то, чем человек органически не может поступиться. Осуществление силы воли требует точки приложения силы так же, как сама воля – координат проблемы, с которой ей надо бороться своей силой. Поэтому и проблема воли, и точка приложения ее силы сходятся в одном пока не до конца изученном месте: в точке невозврата.

Парасхоластическая греза Архимеда о точке, опершись на которую он перевернул бы мир, в научной среде уже давно, к сожалению, не мечта. Научная этика последнего (какой каламбур!) времени перевернула сам вопрос о причине, побуждающей человека умерять свои силы и воспитывать в себе силу воли с онтологической плоскости – на сторону субъектно-методологическую: она сместила точку невозврата с проблемы страха на проблему гибельности его игнорирования.

Письмо Homo Credens к Homo Prudens

Когда вера выступает в качестве предмета изучения физиологии, рациональное отвоевывает у мистического одну позицию за другой, а над стремлением к научному постижению законов природы не висит дамоклов меч религиозных догм – происходит кардинальный перелом в мышлении человека. Homo Credens переходит от веры в Высшее Существо к проверке на доверие себя, Homo Prudens, человека благоразумного, осторожного, этого res cogitans («вещи мыслящей»), к самому себе.

Так, древний страх и исчадья незнания – его Герои, – уступают место обремененному сознательным бесстрашием Сверхчеловеку, порождению оголтелого знания. Самопреодоление человека требует от него уже не осуществления воли к истине, разрушительную силу которого предрекал Ницше («самоосознание воли к истине» таит в себе «погибель нравственности»), но к охране себя от него.

Хотя страх за будущее и продиктован его незнанием, все же сознательное отрешение от будущего лишает человека человеческого, превращает его в Homo Nolens. Живя лишь собственным саморазрушением, он на поверку застревает в материальном, а еще Гессе в «Игре в бисер» предостерегал, что вслед за разрушением обители знания отказ от духовного прозелитизма грозит погибелью духа под гнетом материи.

Homo Prudens, дойдя до настоящей возможности перевернуть мир и поняв, что границы его силы и воли легко простираются до апокалипсиса, уже понял, чем он управляет, и теперь задумался над тем, как он этим управляет. И если отмена всех ограничений на трассе «сила природы – сила человека» явно вступает в конфликт с жизнью на земле, то вопрос о том, зачем его сила ограничена, отпадает сам собой, вопрос же о том, зачем ему дана такая сила, до окончательного определения координат точки невозврата временно неактуален.