Вергилий московского ада

Геопоэт и реформатор урбанизма Александр Курбатов. Фото Анатолия Чабанова

Есть домовой у любой 

остановки...

Иван Жданов

Человек, о котором считаю необходимым здесь рассказать – существенная фигура современной русской литературы, один из самых ярких поэтов Москвы. Сам я давно принадлежу к его фан-клубу. Однако сегодня речь пойдет не о стихах, и роль моя – не литературоведа, но антрополога. Александр Курбатов – именно так зовут моего героя – без преувеличений лакомый объект исследования именно для новой антропологии: горячего переднего края внезапно обновляющейся в последние годы полисистемы знаний о человеке. И прежде всего должны изучать его и его внелитературную деятельность такие инновационные разделы антропологии, как геопоэтика, теория путешествий, зоософия.

Почему? 

Переописание

Во-первых, сфера деятельности, в которой Курбатов реализуется помимо словесности, на сегодняшний день не имеет четкого устоявшегося названия. Мы попробуем немного продвинуться в понимании этой сферы и места в ней нашего героя... Курбатова называют «краеведом-любителем», «исследователем потаенной Москвы», «реформатором урбанизма», «лоцманом метафизических экспедиций», «геопоэтом». Поищем общий знаменатель.

Что делает Александр Курбатов? Примерно раз в месяц он собирает некоторое число единомышленников или желающих стать таковыми (в среднем от пяти до двадцати человек) и в один из выходных отправляется с ними в многочасовое путешествие по улицам, закоулкам, трущобам столицы. В течение светового дня участники проекта фотографируют, рассматривают, обсуждают попадающиеся по пути архитектурные и топографические объекты. При пристальном рассмотрении многие из этих объектов оказываются совершенно иными, чем они представлялись наблюдателям до похода. Главная фишка и главный пафос этого «путешественного» цикла – остранение окружающей реальности, раскрытие под новым углом ранее известных ее складок и обнаружение новых. Переописание географического пространства, его реперных точек и ключевых топосов.

Преисподняя Москвы

В течение маршрута, составляющего порой до полутора десятков километров, делаются привалы – примерно в том же формате, как при обыкновенной охоте или рыбалке: пикник, «завтрак на траве». Местом отдыха и, скажем так, этапной медитации может быть безлюдная детская песочница или беседка, проржавевший остов автобуса или полузатопленная баржа; заброшенное производственное или жилое здание; просто затравевший пустырь. На привалах нередко происходят стихийные поэтические чтения, но дело не в них.

Одна из главных особенностей этих походов – напряженное внимание к подспудной, но яростной драматургии взаимодействия природных и культурных начал, к их переплетению и борьбе. Даже в том случае, когда маршрут пролегает через благоустроенный городской центр, путешественники в первую очередь замечают, так сказать, цвета побежалости: трещины асфальта и бетона, прорывающиеся из них грибы или корневые отпрыски деревьев и кустов, неработающие телефонные и иные автоматы, ободранные микрорайонные стенгазеты и несанкционированные рекламные объявления, бомжей и городских сумасшедших. То есть все считающееся неправильным и испорченным.

Так постепенно и ненавязчиво любимая или как минимум ценимая всеми Москва раскрывается как Преисподняя. Этот уютный и жизнелюбивый «ад» (как будто неправильное сокращение от «сад»), прорастающий через любые щели самосеянцами некультурных древесных пород, населен дикими собаками и кошками, белками и крысами, ящерицами и лягушками, многообразными членистоногими, странными людьми.

Геопоэтика и геопоэты

Александр же, соответственно, раскрывается в этом «аду» как дантовский Вергилий.

Погружение в москвоведение таит много открытий.  Фото Максима Кузнецова

Вергилиев, строго говоря, у современной Москвы два, диаметрально-дополнительных друг к другу: аполлонический и вакхический. Идеально выбритый, с профессорской дикцией, сооснователь «Архнадзора» и главный знаток московского зодчества Рустам Рахматуллин – и дремуче-бородатый, похожий на спортивно сложенного лешего (и как бы косвенно намекающий о семилетнем обучении в детстве игре на балалайке) Курбатов. Два подлинных московских genius loci (лат. гений места). Один обращен к исторической памяти родной архитектуры, к культурным и сакральным смыслам, вкладывавшимся в нее зодчими. Другой – к архитектурному беспамятству и безобразию, к вакханалии столкновений культуры и природы, созидательного и разрушительного начал.

Применяемый к Курбатову термин «геопоэт» предложен в середине XX века советским геологом Владимиром Обручевым: тот называл так австрийского инноватора геологической науки Эдуарда Зюсса. Геопоэт – это тот, кто впервые описывает, или, в нашу эпоху, когда Земля почти полностью изучена, заново переописывает земное пространство. Первое научное исследование геопоэтической деятельности Курбатова предпринял ученый-географ (но также и поэт, что немаловажно) Федор Корандей. (Итоговая работа – сравнение с аналогичными путешественными циклами в других регионах России – готовится к публикации в сборнике III Международной конференции по геопоэтике.)

Теория путешествий

Между прочим, по просьбе соорганизатора конференции, швейцарского философа Эдуарда Надточего – разработчика концепта «негативной геопоэтики», Александр провел для докладчиков показательную экспедицию по уютному московскому «аду». По критическому замечанию Надточего, «ад» оказался недостаточно негативным. Но, быть может, оно и к лучшему. Все дело, видимо, в любви к урбанистическому ландшафту – сколь сильно бы он ни был урбанизирован.

Согласно общей теории путешествий, настоящий путешественник проживает в течение своей жизни «1+N» жизней, где 1 – это собственно его жизнь, а N – это число подлинных путешествий, в которых он успел побывать. Как нерегулярный, но восторженный участник курбатовских походов, я утверждаю, что каждая вылазка в рамках этого авторского проекта – подлинное путешествие, пусть даже длиной в какие-то четыре или пять часов. Или же, согласно формуле, маленькая жизнь.

Важным элементом этих экспедиций является диалог, сотворчество, резонанс. По рассказам метафизического лоцмана, первым своим подлинным путешествием по Москве десятилетие назад он считает поход, когда к команде спонтанно присоединился некий демобилизованный десантник, уже четвертый день праздновавший День десантника... Благодаря столь продуктивному наложению смыслов путешествие окончательно раскрылось для всех участников проекта как праздник.

Зоософия

Кстати, узнав недавно официально-паспортную фамилию Александра – Демин, я сразу вспомнил свою малую родину, где все мифологизируется особенно быстро. В конце прошлого века, когда один из корреспондентов «Таврических ведомостей», наш крымский г-н Демин приносил в редакцию материалы с особо мистическим флером, материал «по ошибке верстальщика» выходил под фамилией Демон... Довольно демоническим, по тайному созвучию, является и образ Александра Ивановича Курбатова. Однажды, когда участники очередной экспедиции разувались для перехода вброд какой-то из московских речек, мне явственно почудилось, что кроссовки у руководителя надеты на силеновские копыта...

Демонические и, шире, животные образы в мировой культуре, а также смыслы, которые мы в них вкладываем, исследует дисциплина зоософия. Эти образы есть не что иное, как характерные проекции человеческой души: недаром многие человеческие свойства ассоциируются с конкретными, пусть и сказочными, зверями... Через эти связи мы можем лучше и точнее понять, что происходит внутри нас самих.

Собственно литературное творчество Курбатова таковыми образами изобилует – причем, что любопытно, не всегда живыми: вспоминается, например, текст про идущее на людей «войско мертвых птиц»... Но особенно плодотворно пересечение зоософической проблематики с темой российской столицы. Я имею в виду, например, одно из шедевральных стихотворений Александра, исполняемое им как баллада на оригинальную мелодию – знаменитую «Песню про собачику». Здесь в одном сюжете соединяется топография и топонимика Москвы, миф о метемпсихозе, региональные легенды («В бермудском треугольнике, там, где мелькомбинат «Сокольники» и где бесследно исчезают алкоголики…»), пронзительная история утраченной когда-то детской любви – и боль о чьем-то несостоявшемся счастье.