Вещь и ее человекомера

Иногда жалеешь, что не ангел – мера всех вещей. Николай Эстис. Из цикла «Ангелы»

Если мысли не было всегда, то она б никому никогда не могла прийти. Мысль не знает страха и, гуляя где вздумается, заходит в темноту человеческой головы сама по себе: видимо, есть у нее свое понятие о должном. Хорошо, если человек достаточно культурен, чтобы уважать эту ее добрую традицию, и ревностно запечатлевает ее факсимиле на камне, глине, металле, папирусе, пергаменте, древе... В наши дни он ею по монитору растекается. И то сказать: ей там куда вольнее, чем на бересте, хотя, возможно, эфемерней оттого ее наследие.

Мысль – вне времени, вне места и вне понятия. Она моргает вечно юными глазками во влаге античных девственных джунглей, она ковыряет вечно пухлым пальчиком казуистические узоры своей средневековой инкунабулы, она лазает своими вечно неугомонными ножками по двум крестам прошлого века, но когда она уходит, каждый человек тоскует о новой встрече с ней. 

Побывала она как-то у Протагора. Он, сомнамбулически поцеловав ее воздушный след, по-гомеровски изрек, тютчевато подвирая: «Человек есть мера всех вещей». Важный диалог потомков из этого вышел. И еще вышли оттуда два далеко шедших вывода. Первый: нет человека – нет меры; второй: вещи – чтоб их мерить человеком. И пошли они в экуменическую даль царствия троицы «вещь – мера – человек», желая нам воспринять ее.

Вот – вещь. Вот – человек. Как им ее мерить? Есть специальные приемы? Как сопоставить:

– всех человеков с вещами и с еще/уже не-вещами;

– всех еще/уже не-человеков с ними же;

– всех вещей с человеками и еще/уже не-человеками;

– всех еще/уже не-вещей – с ними же! 

Да такое сопоставление заняло бы все бесконечное время и пространство! Ведь и человек – это тоже и вещь существуемая (знаемая, что существует), и вещь несуществуемая (знаемая, что ее – точнее, бесконечности их – уже или еще нет). Забава мысли – превращать вещи в этаких котоквантов кота Шредингера, одновременно и повсеместно существующего и нет в бесконечном количестве сознаний. 

Собственно, само пространство-время и есть не что иное, как континуум места соизмерения всего со всеми. Однако раз мысль – вне времени, то и само измерение вещи человеком должно происходить вне этого континуума. 

Замысленный человек есть фигура одновременно и умозрительная (как невозможные в трехмерном пространстве фигуры Эшера), и наличная – постольку, поскольку он сам же, как известно Декарту, и мыслит. Значит, он одновременно реален и нереален, понятие о реальном и понятие о нереальном. А еще он как человек – субъект измерения, и как вещь – его объект. То есть он одновременно и ординар, на котором насечены единицы измерения, и сама эта единица. Значит, в человеке соединяются и мера, и мерка.

Могут ли эти мера и мерка быть дробными? Скажем, полумера вещи? Или вещь на три с четвертью человека? И если каждый человек несоразмерен другому, то разнояки ли и их меры вещи, и их ее мерки? Как, скажем, определить скалярную величину вещи, если попробовать измерить человеком вещь пластиковой тары, когда один мыслит ее как предмет для сплющивания и последующего выбрасывания в помойку, другой – то же, но без сплющивания; третий – сырье для переработки; четвертый будет Коробочкой складывать ее у себя дома, не возвращая миру; пятый назовет ее чашей Грааля и начнет втюхивать Риму, подобно очередной «голове Иоанна Крестителя»? 

И что есть замысленная вещь? Любая вещь мыслится как положительно, так и отрицательно: «сие есть то-то», или «сие не есть то-то». Кстати, вопреки кажущейся очевидности точность достигается только во втором случае. Например, из утверждения «Сие не есть верблюд» однозначно следует, что сие точно верблюдом не является. Обратно: «Сие есть мессия» породит неколебимое сомнение насчет верности утверждения, несмотря даже на то, что все вроде истово и неистово ждут Пришествия. Кстати, так же и стоящие ходики показывают точное время два раза в сутки, а идущие могут и раз в столетие его не показать. Впрочем, положительные определения вещи, кажется, вовсе немыслимы... 

Может ли мысль вездесущая являть человеку определенные вещи? Очевидно, ей нравится оставлять человеческие следы его знаков о вещах, но ведь знак и значение – не одно и то же. Так и вещь и ее определение – не одно и то же. И никакие определения не могут быть вещи соразмерны. 

Когда апологеты теории, будто все вещи относительны, спорят с апологетами той, где вещи считаются понятиями, не зависящими от других, они как раз и занимаются холостой определеляемостью вещей: одни – через относительность их к другим вещам, а другие – через их к ним безотносительность. Но все это однозначно свидетельствует только о том, что все вещи – разные и, следовательно, единичны. 

Если вещь единична, она не может быть нецелой: вот где правда «атома» Демокрита. В связи с единичностью вещи вопрос дробности человекомеры отпадает: будучи единым целым, вещь не может быть разделена на несколько человек. По той же причине отпадает и вопрос скалярности: размер и мерка вещи, совпадающие в человеке, не могут иметь определенного значения, раз и вещь не определена. 

Совершенно не важен и момент, когда вещь была или будет понята. Фото Pixabay

Очевидно, что свойство неоспариваемой единичности вещи останется неизменно вне зависимости от того, каким человеком вещь мерится. В самом деле не важно, представляется ли вещь человеку сплюснутой, надутой, выброшенной, переработанной, грязной, проданной и так далее пластиковой тарой – важно, что мера этой вещи не в объективности, а в абсолютности ее и полноте (как тебе такое, Протагор?).

Поскольку измерение вещи человеком должно происходить вне пространства-времени, то любая вещь сопоставляется с любым человеком и вне привычного нам порядка сопоставления. Так, если б нам вещь была нужна для того, чтобы измерить ее человеком, то сначала должен был бы быть человек, а потом приставленная к нему вещь. А если человека было б надо для того, чтобы было кому и кем измерять вещь – тогда сначала надо было б вещь, а потом – приставленного к ней ординаром человека. Но вне времени нет «сначала» и «потом», как нет и возраста вещей и человеков: некоторые вещи созданы человеком, а из некоторых он создан сам. 

Раз любая вещь изначально соотнесена с любым человеком, то любой человек есть вместилище любой вещи вне зависимости от того, понял он ее или нет. Доказательством этого может стать хотя бы тесловская «интуиция», «опережающая точное знание». Человек непонятой мысли о вещи – вакантное для нее помещение. Любой человек есть равная мера любой вещи, поскольку та им мыслится или не мыслится, ибо нет такой вещи, которая бы, мыслимая человеком, не становилась им без остатка, а немыслимая – не была бы вся для него.

Но раз так, то почему же сказано: «Человек есть мера вещей», а не «Вещь есть мера человеков»? Как цветаевская природа, произращающая бесконтрольно, стоит против человека, произращающего сознательно, так и вещь стоит против человеческой ее меры: ведь это вещь мыслима человеком, а не человек вещью. Мысль о вещи, пришедшая к человеку, и есть ее мера. 

И последнее, поскольку мысль о вещи, посетившая человека и тем самым измерившая ее, не имеет качества времени, то совершенно не важен и момент, когда вещь была или будет понята. И когда Кант усмотрел в человеке ту же «атомную» вещь в себе, не имевшую знака, он как раз и указал на ее безвременность. 

Перефразируя слова Марины Ивановны о произведении искусства, о мере вещи, можно сказать так: вещь, измеренная человеком, – та же вещь, но долженствующая быть просвещенной светом разума и совести. Это долженствование по-кантовски непреложно для всех. И лишь отпечаток мысли о вещи в человеческом слове и знаке будет тем напрасней, чем дальше от нравственного закона отступает тот, кто этот знак начерчивает.