Негритенок от первой жены

Теперь говорят младенцы. Пьер Огюст Ренуар. Материнство. Младенец у груди матери (Алина и ее сын Пьер). 1885. Первый вариант. Музей д'Орсе, Париж

Раньше говорили: богатыря носишь, теперь говорят: крупный плод – и кладут в роддом заранее на всякий случай.

В палате нас семеро. За обедом говорим о приятном, давно позабытом: кто каким спортом когда-то занимался. Девочка – маленькая и тоненькая (насколько это возможно на 9-м месяце):

– А я пауэрлифтингом!

– Ты? Как? Зачем?

– Да я в поселке жила, там скучно было... Никаких развлечений, кроме пауэрлифтинга в подвале. И тренер был забавный.

– Да небось пошла, чтобы жениха найти? – вставляет Марианна.

– Какое! Там одни девчонки занимались. Все были в тренера влюблены.

Она вздыхает, вспоминая сердцееда-тренера, а я воображаю, как девушки тягают штанги, бьют рекорды, потеют и пыхтят, чтобы ему понравиться.

В нашем отделении тоже имеется свой кумир. Назовем его Лев Айрапетович. Маленький, коренастенький, черненький, удивительно некрасивый, но его обожают. Потому что он любит и умеет шутить и поддразнивать (и подбадривать), а в таких местах чувство юмора – поважнее любых обезболивающих. Когда он идет по коридору – быстро, с подскоком, гордо подняв всклокоченную голову, то взгляды беременных (глубокие, обращенные в себя, как обычно пишут в романах) загораются и устремляются на него. Почти как в той рекламе: «Все в восторге от тебя!», а он на это улыбается заспанными глазами – да, он день и ночь на работе: соседний роддом закрыт «на мойку» и поток огромный. Наша веселая Лейла (ждет пятого, а сама она старшая жена!) мечтательно вздыхает. «А я хачу, чтобы она у меня роды принимал! Муж говорит: у вас там мужчина врачи ест? Я ему: что ты! нет мужчина врача, одна женчина. Я обманываю ему. Он ругает: если мужчина – не ходи к ему. Только я, муж, должен туда смотреть! Никто другой мужчина не должен! Так муж говорит. А я все равно абажаю Лев Айрапетович!»

Айрапетович подходит, старенький, веселый: «Кто новенькая у вас? Ну пойдем, пойдем, моя курочка».

Разговоры продолжаются, говорят здесь постоянно – заговаривают страхи.

– Представляете, а я тут прихожу к моей участковой врачихе-гинекологу на прием, а она мне: «Все будет у вас хорошо!» – а у самой глаза на мокром месте. Встала чтобы мой живот померить, а я смотрю – и она уже где-то на пятом месяце. Оттого и расчувствовалась. В другой раз опять плачет – заведующая обидела. Вот так вот: участковые тоже плачут!

– Тоже ж люди… А у меня друзья сделали такой сайт, называется: «Пол ребенка»

– Что еще за название – полребенка?

– Ну, пол – мальчик или девочка. Как-то там высчитывали. И еще они считали, когда лучше кесариться. Лучший день для рождения на 9-м месяце. По нумерологии там, по гороскопу. Чтобы способности были, к примеру… Ну, для тех, кто по контракту рожают. Они могут приплатить и любой день выбрать.

– Ну и ну. И как сайт?

– Да разорились уже давно. Я стеснялась спросить почему…

– Все из-за названия. Что за название? Полребенка! Бред какой…

Санитарка выключает в коридоре свет, сердечно просит всех идти спать.

– Заметили, какие они стали вежливые даже к бесплатникам? Я первого десять лет назад рожала – никто не церемонился.

– Да это потому что боятся, что мы нажалуемся в Интернете, на форумах.

Дамы разбредаются по палатам, но до полуночи еще болтают, а ночью (когда уже невыносимо хочется спать) все разом начинают возиться: стучат ящиками тумбочек, натыкаясь на стулья, совершают ночные рейды к холодильнику, разворачивают шуршащие пакеты, кто-то перед сном хрустит баранками или шумно пьет кефир, кто-то идет в душ, шлепая тапками и хлопая дверью. Кто-то открывает окно – душно. Кто-то тут же закрывает – дует. Огромная Марианна рассказывает сонной новенькой историю, которую мы все уже слышали не раз: о том, как первая жена ее мужа родила негритенка, а он не сразу заметил и успел его усыновить.

– Спросил, чего это он такой темненький, а она ему – все новорожденные такие. Это у него, говорит, желтушка. Поверил, дурак. Так и квартиры чуть не лишился. Пришлось его потом просто отбивать от всех проблем! – Марианна сверкает белками выпученных глаз в темноте.

Есть женщины, которые рождены, чтобы все заполонять собою и сводить с ума окружающих. Они шумные, энергичные, громкоголосые и болтливые до невозможности. Говорят они обо всем самом скучном на свете. Диапазон широк: от сломанного ногтя до подоходного налога. У них на все свое, чрезвычайно авторитетное мнение. Вдобавок они вульгарны, матерятся, громко жуют что-то пахучее вроде чипсов, всех поучают, загромождают все вокруг своими предметами быта, пакетами с ненужным скарбом, который все время вываливается, стригут ногти за обеденным столом. Они перебивают, на чужие реплики закатывают глаза, дурно пахнут и храпят так, что глаз не сомкнешь. Но ведь и они рожают детей, а значит, кто-то их любит, целует и обнимает, думает о них. И у Марианны тоже есть муж. Очень покладистый – таскает ей тонны еды ежедневно. Она самозабвенно играет в «капризную беременную»: то ей одно подавай, то другое. Муж с ног сбился. Но, возможно, по сравнению с той первой, которая так хитроумно навязала ему негритенка, Марианна – сущий ангел?

Я достаю наушники и пытаюсь заснуть под аудиокнигу – муж записал мне на флешку роман «Бремя страстей человеческих» на английском, забыв, разумеется, с чего книга начинается – с грустной кончины матери и новорожденного. Ну да это ничего, сдержанному Моэму далеко до страшилок о родах от наших любительниц женского нуара. Чего тут только не наслушаешься. Лучше не буду пересказывать эти истории. Кстати, моя мама перед родами читала «Хождение по мукам» (подходящее название) и меня назвала в честь одной из героинь.

«Of Human Bondage» не помогает уснуть. Распахивается дверь, и к нам вбегает еще одна дама. Она возмущена. Ей показалось, что уже началось, приехала в роддом, а тут все как-то вдруг прекратилось, и она хочет домой. Но врачи не пускают, говорят, что все равно вот-вот родит, к тому же отеки, давление и проч.

– Да я же тут у вас все три дня или даже четыре пролежу! А у меня муж голодный! Они не понимают, что я армянка, я не привыкла валяться, у меня семья, мне мужа кормить надо, я три дня не могу пластом валяться, как кабачок! Я не такой человек, чтобы время терять! – долго-долго она разбирается, спорит с дежурной медсестрой, вызывает сонного врача из родовой. А у того уже десять родов было сегодня, и для споров просто сил нет:

– Ну как знаете, пишите расписку.

– Я лучше к вам на схватках приеду! – восклицает дама, радуясь, что отпускают.

– Да хоть и на потугах, дело ваше… – врач зевает и трет глаза.

Женщина долго еще ждет такси, успевает со всеми перезнакомиться, пошутить и посмеяться, собирает вещи и часа в три ночи уезжает. В конце концов в палате воцаряется тишина. Ко мне подкрадывается долгожданный сон, но тут же отползает прочь, испуганный храпом Марианны. И вот уж вторит ему другой – тоньше, нежнее. И наконец, соседка моя – та самая худенькая и маленькая – разражается такими коленцами, что я понимаю, что не усну никогда в этой соловьиной роще. Думаю о том, что они все очень хорошие женщины и просто нельзя быть такой нервной, такой психопаткой. Внушаю себе, что храп – это не бомбежки, не автоматная очередь, не дрель, в конце концов. Храп – это природа, это естественно. И когда к шести утра мне почти удается расслабиться и глаза наконец слипаются, открывается дверь и медсестра зовет нас в процедурный.

…

А в послеродовой, с младенцем на руках, я храпа уже не слышала, да и разговоров не слышала – там не до того, там бы только голову склонить на подушку – и проваливаешься, как в бездну. Да и женщины здесь говорят мало – во-первых, потому что теперь говорят младенцы. А еще потому, что мамы тут просто… смотрят. Бесконечно смотрят на личики своих детей, только что пришедших в мир. Качают их на руках и смотрят. Лежат рядом на боку, подперев рукой голову, и смотрят. Носят по палате и смотрят. И молчат. Зачем слова? Какие тут могут быть слова?