Мистер Диккенс, простите меня!

Вот где-то на этом месте почти 50 лет назад я бросил Диккенса в Москва-реку. Агентство городских новостей Москва

Много чего нехорошего я натворил за свою долгую жизнь. Теперь вот пытаюсь понять: почему за многие тяжкие грехи стыд меня не жжет, а за одну давнюю подлость совесть до сих пор мучает – словно ударил беззащитного.

Это с книгами связано, уже из заголовка ясно, что с Диккенсом. Я для себя его поздно открыл и не скажу, что полюбил. По-настоящему он для меня остался непрочитанным.

«Каждый интеллигентный человек, – полагал Исаак Бабель (вот в него я сразу влюбился, с первой прочитанной строчки: «Одесса очень скверный город»), – должен как следует прочесть за свою жизнь 8–10 книг. Каких именно? А вот чтобы узнать это, надо прочитать тысяч пятнадцать томов».

Столько, думаю, я прочитал. И книг десять – как следует. Особенно «Черную курицу» Антония Погорельского – мою первую книжку. Читал вслух, водя пальцем по строчкам. Зима. В нашей комнатке холодно. Дрова в печке никак не разгорятся. Мама с ведрами пошла за водой. Это не рязанская деревня Медвино, где родилась моя мама, – это Москва 1947-го. Мне на следующий год идти в школу, но читать я уже умею.

В нашей школе хорошая библиотека. И библиотекарша хорошая, прямо на уроке раздает книжки и собирает прочитанные; книжки тоненькие, с картинками: «Филиппок» Толстого, «Огниво» Андерсена, «Аленький цветочек» Аксакова, «Чук и Гек» Гайдара, «Мангуст» Житкова, «Сказка о рыбаке и рыбке» Пушкина. Я их хорошо помню. Они вспоминаются почему-то вместе с горькой английской солью, которую нас на уроке заставляет глотать медсестра, каждому по чайной ложке – говорит, это от глистов; а во дворе нам, малышне, дают по столовой ложке рыбьего жира и кисленькие шарики витаминов – от рахита.

Помню первую книжку, которую я сам купил (деньги попросил у отца, мама бы не дала, она считала тратить деньги на книги баловством) – «Человек-невидимка» Уэллса. Мои родители книг не читали, мама совсем не умела читать. Сильно испугалась, когда я (потом уже, повзрослев) сказал, что хочу быть писателем: «Сынок, ты что придумал-то? Не позорь нас с отцом. Это ж у каких родителей писатели бывают?! У кого министры, генералы, академики».

Она дожила до моей первой книги – «Баллада судьбы» (1983). На титульном листе крупно напечатано: «Посвящаю матери и отцу». Сколько же нервов и сил мне стоило отстоять эти четыре слова! В издательстве почему-то посчитали это с моей стороны нескромным: «Вот будет у вас вторая книга, тогда и посвящайте!» Отец-то дожил и до второй, и до третьей…

Помню первого писателя, которого я близко увидел, – Иосифа Дика. Он пришел в наш 5-й «А». Нас за несколько дней предупредили, что придет писатель. Я взял в библиотеке его книжку «Золотая рыбка» (помню и сейчас обложку: мальчик смотрит в аквариум), прочел. В тот день места себе не находил, не мог представить, какие бывают писатели.

В класс вошел человек небольшого роста, не старый еще, в темном костюме. Встал спиной к доске, руки вытянуты, как по стойке «смирно», черные перчатки – сразу видно, руки неживые, протезы.

«Здравствуйте, меня зовут Иосиф Иванович. Я пишу книги для вас», – сказал писатель.

Он был сыном румынского революционера Ионы Дическу-Дика. Воевал. Получил тяжелейшее ранение под Харьковом: потерял обе руки и глаз. Через много лет я прочитал в одном романе, что стеклянные глаза ему доставал его товарищ Юз Алешковский, автор песни «Товарищ Сталин, вы большой ученый». Я про глаз не поверил. Решил позвонить своему знакомому Феликсу Дектору, переводчику, редактору, издателю – все-таки он тесть Юза Алешковского, он-то уж точно знает.

«Да, Вардванчик, так и есть. Тетя Юза работала в мастерской – лаборатории, где делали стеклянные глаза. Там и маршалу Рокоссовскому глаз сделали. А Дика я помню – он машину лихо водил: придумал какие-то хитрые приспособления на руль и гонял. Его часто постовые останавливали: «Ваши документы!» А Иосиф отвечает: «Товарищ сержант, как же я достану документы, если у меня рук нет?» Конечно, его отпускали». – «Феликс, а как же он писал без рук?» – «Он в госпитале начал. Зажимал карандаш зубами и писал».

После разговора с Дектором я решил попробовать: зажал карандаш, подложил под бумагу хлеборезную доску, попытался написать: «ИОСИФ ДИК». Ничего не вышло, вместо букв кривули какие-то. Видно, плохо старался. Или характера не хватило. А может, потому, что глаза и руки целы.

Да, первого писателя я увидел в 1953-м, в феврале.

А с первой моей подпиской на собрание сочинений было так. Год 1957-й, я в 10-м классе. Годовая контрольная по алгебре. Плохо дело! И списать не у кого, за партой один сижу. Тут открывается дверь, входит классный руководитель Авдиль Яковлевич Ифраимов, историк (он и сам — история: воевал, попал в плен, бежал, снова воевал с фашистами, но не в нашем партизанском отряде, а во французском, прошел жестокую проверку дознавателями Смерша, исключен из партии, только недавно восстановили). Он что-то шепчет математичке Иде Борисовне, она отпускает с урока меня и Сашку Степаненко, самого заядлого книгочея в нашем классе.

В коридоре Авдиль Яковлевич дает нам три волшебных талона: «Бегите в «Подписные издания» на Кузнецком, там подписка на «Тысячу и одну ночь» в восьми томах. Вот три талона на подписку – вам и мне. Бегом!» «Так у нас же годовая контрольная по алгебре», – говорит Сашка. «Ничего, я с Идой Борисовной договорюсь», – успокоил нас Авдиль Яковлевич.

Ура! И контрольную писать не надо, и подписка достанется!

Подписка, как и обещал классный руководитель, нам досталась, а я в четверти по алгебре получил двойку. Видно, не получилось договориться с Идой Борисовной, да это и невозможно – она замечательный педагог, но очень строгий, пришла в нашу школу из артиллерийского училища.

На четырехтомник Хемингуэя (в третьем томе – «По ком звонит колокол»!) я сам подписался: всю ночь стоял в громадной очереди у книжного; ждали, когда откроется магазин, кто-то сказал, что подписок всего 20; мне повезло, я оказался 16-м.

Подписаться на хорошего писателя можно было лишь по блату или вместе с годовой подпиской на «Огонек» (тоже попробуй подпишись!). И вдруг, в 1957-м, небывалое: подписка без ограничений! На Диккенса! Подписались 408 000 человек. Темно-зеленые тома выходили несколько лет. Потом, конечно, многие стали сдавать в букинистические магазины, даже не дождавшись последнего тома.

Мой друг Саша Ромашов – «антик», как его называли подруги нашей одноклассницы Тани по швейному техникуму («Танюшка, там твой «антик» пришел!), высокий, с фигурой греческого дискобола, кудрявый – тоже подписался. Выкупил все 30 томов. Они с Таней Шапкиной уже поженились, скоро, в 1968-м, у них родится сын, а в 1990-м Сашка утонет. Но пока год 1965-й. И Сашке позарез нужны деньги: купить любимой Танюшке подарок.

Лето. Суббота. Жара. Выпить хочется. Я полгода назад демобилизовался, прослужив больше трех лет рядовым. Работаю в Мосгоргеотресте, хорошо зарабатываю, вчера получка была. Предлагаю Сашке деньги, не берет, гордый; затолкал всего Диккенса в самодельный фанерный чемодан, еле замок защелкнулся. С утра ходим по букинистическим вчетвером: Саша Ромашов, Саша Степаненко, Петя Попов и я. Неразлучные друзья. Обошли все букинистические в центре: рядом с гостиницей «Националь», у «Метрополя», напротив памятника Юрию Долгорукому (все три магазина давно исчезли), прошли все «буки» на Арбате: нигде не берут, у них самих полно Диккенса.

И самое обидное: есть деньги, чтоб сесть, пивка попить, но мой друг уперся Диккенса сдать. Другой Сашка молчит. И Петя молчит, хотя вспотел, вздыхает, тоже не отказался бы выпить пару кружек пльзеньского.

Возле «Ударника» останавливаемся перекурить, у Москва-реки. Заманчиво качается ресторан-поплавок «Прибой». Кладу Сашке-кудрявому руку на плечо: «Саш, сколько хочешь за Диккенса?» – «Да за полсотню отдал бы». – «Покупаю. Вот пятьдесят рублей, держи».

Сашка счастлив, хохочет, улыбка у него ослепительная: «Ну, старичок, выручил! Бери вместе с чемоданчиком».

Я беру у него тяжеленький фанерный чемодан и со всей силы швыряю в Москва-реку. Он взлетает, распахивается, книги сыплются в реку, плывут…

Друзья мои обалдели. Молча, не сговариваясь, развернулись и ушли прочь от меня, от поплавка-ресторана, где я надеялся: сядем, выпьем, поговорим…