О нежном мужчине и пользе владения лобзиком

Это где-то не здесь. Это кто-то другой. Николай Эстис. Из цикла «Птицы»

Я учился в художественном училище с 54-го по 58-й год. По программе после первого и второго курсов полагался летний пленэр – сначала травка, цветочки, кустики, потом уже настоящие пейзажи в живописных местах ближнего Подмосковья. Был и двухнедельный пленэр в зоопарке. 

За несколько лет до нашего курса на пленэр выезжали в более отдаленные места. Рассказывали, что тогда среди студентов постарше, отслуживших в армии, существовала практика, из-за которой якобы и отменили дальние выезды. 

Устраивался такой живописец с этюдником вблизи деревни, но так, чтобы был оттуда заметен, и писал пейзаж с видом на дома. Напуганные местные жители, ничего подобного никогда не видавшие, постепенно стягивались, наблюдали, перешептывались, потом спрашивали: «Зачем нашу деревню срисовываешь?» Живописец спокойно отвечал: «Да вот, трубу тут будут протягивать». – «А как же избы?» – «Да как? Сломают». Опять перешептывания. Затем: «Сынок, а можешь свой ящик маленько передвинуть? А мы пока соберем чего надо». Вскоре появлялись самогон, закуска, все несли понемногу. Сынок обещал «сдвинуть маленько», деревня гуляла и радовалась, а герой возвращался с этюдом и щедрыми дарами.

***

Моим учителем Александр Иванович Дюдин стал на втором курсе, в 55-м году. Мы подружились. 

У Дюдина, которого безудержно тянуло к монументальным композициям, никогда не было мастерской. А жили Дюдины в крохотной двухкомнатной квартире вшестером: родители Дюдина, Александр Иванович, его жена, Галина Васильевна, и двое детей – Саша и Таня. 

Дюдин иногда приглашал меня к себе по воскресеньям, желая показать, например, этюды, привезенные из Карелии, или поговорить о планах. 

В одно из таких воскресений приезжаю, стучу. Слышу голос Александра Ивановича: «Никола, ты? Заходи!» 

Захожу и вижу: Галина Васильевна, солидная учительница, сидит на кровати в халате, обширная грудь буквально вывалена наружу. Александр Иванович устроился за этюдником напротив чуть ли не вплотную и пишет.

Галина Васильевна, смутившись, пытается вернуть бюст на место. А Дюдин, не прекращая работы, говорит: «Вот, начал большую работу. Хочу  женскую баню написать. Модель ставить негде, пишу Галку по частям». 

***

Середина 60-х. Молодым художникам, не состоящим в штате, то есть не имеющим ежемесячной зарплаты, жилось трудно – случайные заказы, эпизодические гонорары. Но «сесть в штат», то есть ежедневно ходить на службу, для многих означало потерять творческую свободу. 

Семейные обстоятельства заставили одного из моих приятелей пойти на крайнюю меру. 

После долгих поисков он наткнулся на объявление: «Требуется художник». Тщательно отобрал в папку творческие работы, большой портфель заполнил публикациями (иллюстрации в популярных журналах), отдельно – диплом об окончании Академии художеств.

Начальник отдела кадров учреждения, которому требовался художник, небрежно окинув взором и бегло полистав все это, произнес: «Ерунда. Лобзиком владеешь?»

***

Лето 70-го. Знакомый молдавский художник пригласил меня с семьей к себе. Из Кишинева нас отвезли в глухую живописную деревню. Поселились у женщины-баптистки, державшейся отстраненно, что позволяло мне работать во дворе, избегая вопросов и заглядываний. 

Иногда я выбирался на этюды. Однажды писал недалеко от дороги. Остановилась машина, вышли три мужика, долго наблюдали, не произнося ни слова. Вечером один из них приехал к нам и пригласил к себе. 

Большой дом, куда он нас привез, стоял в роскошном лесу, вокруг дома – беседки, увитые виноградом. Бутыли с домашним вином поражали количеством. Запасов еды хватило бы целой колонии художников на все лето. 

«Жить будете на всем готовом», – сказал Иван Андреевич Бабейко, как выяснилось, местный лесник, персона по тем временам весьма важная, с большими связями. Оставив нас со всем этим богатством, Бабейко уехал к супруге. 

Появился лесник через несколько дней, увел меня в беседку, достал бутылку водки и начал серьезный разговор. Дело в том, что в деревне Бабейко построил новый дом. Он рассказал: «В доме есть зала, поставлю длинный стол, большое начальство будет приезжать». А потом попросил: «В конце залы у меня стенка, ты на этой стенке нарисуй, пожалуйста, большую картину». 

Я не сказал ни да, ни нет, а Бабейко схватил меня за руку и потянул в машину. 

Дом оказался шикарный, стенка белая и уже подготовленная местным маляром под роспись. Жена, звали ее Лиана, ждала нас с немыслимым обедом. 

«Хорошо, – согласился я после обеда. – Давайте выберем мотив – лесной или деревенский». – «Не надо ничего выбирать, – отрезал Иван Андреевич. – Нарисуешь так: хорошая погода, небо, солнце, лес, речка, уточки. На берегу лежат он и она, выпивают и закусывают». 

Деваться было некуда. Почему-то я вспомнил своего учителя Александра Ивановича Дюдина, окончившего факультет монументальной живописи и написавшего фреску на стене Ярославского вокзала «Москва встречает товарища Мао Цзэдуна». 

Начал работать. Бесшумная и кроткая Лиана опекала меня. Она, как только я наклонялся за краской, молча протягивала мне стакан вина. 

Каждый вечер лесник отвозил меня к семье, утром забирал «на работу». 

Наступил день приемки. Иван Андреевич восседал посреди залы, Лиана стояла сзади с полотенцем наперевес, явно волнуясь и чувствуя себя безусловным соавтором. Я ждал. Иван Андреевич хмурился, пауза затягивалась, наконец слышу: «Обидел ты меня, Николай. Понимаешь, тут будет сидеть все начальство, посмотрят и скажут мне: «С кем там лежит твоя Лиана, выпивает и закусывает? С каким-то усатым мужиком!» Оказывается, в даме, лежащей на берегу реки, он разглядел черты своей жены. Конечно, я исправил «ошибку».

***

В середине 70-х я делал панно для какой-то организации. Работал в мастерской, расположенной в одном из переулков у Киевского вокзала. Это был большой полуподвал в старом доме, окна на уровне тротуара, открыты настежь – лето, жарко. 

Я стоял за мольбертом недалеко от окна, так, чтобы дневной свет не попадал на холст. Тишина, полнейшая сосредоточенность. 

И вдруг у меня за спиной оглушительный крик: «Мушшина! Та хде ж тот Киевский вокзал?!» 

От неожиданности меня подбросило. Оборачиваюсь. В оконном проеме, на широком подоконнике стоит согнувшись тетка с кошелкой и удивленно произносит: «Ой, мушшина, та шо ж вы такой нежьный?!» 

***

Московская организация Союза художников среди множества прелестей имела еще и свою поликлинику – у станции метро «Динамо». 

У меня году в 80-м, после неудачной посадки в грузовом самолете в одной из командировок, начались проблемы с глазами. 

Однажды в очереди к глазному врачу разговорился с пожилым незнакомым художником. О чем? Разумеется, о болезнях, да еще с подробностями. «Вот, – говорю, – иногда смотрю на предмет или на человека, а изображение распадается». И в таком духе беседуем. Подошла очередь пожилого коллеги. Попрощались.

Через несколько месяцев на выставке знакомый художник, входивший во всякие правления и советы, но при этом слывший прогрессивным, отведя меня в сторонку, рассказал историю.

На очередном заседании какой-то высокой комиссии в СХ рассматривался список членов МОСХ, которых не очень-то следовало поддерживать, не очень-то выставлять и т.д.  В этом списке, сообщил мой знакомый, был и я. Продолжение оказалось совершенно неожиданным: «Когда назвали твою фамилию, заслуженный художник академик такой-то вскочил и закричал: «Нет-нет! Он не такой! Просто у него «проблемы с глазами». Он все так видит».

***

Лето 2007 года. Мы с сыном Сашей у моря на пляже. Загораем на подстилке. 

Уткнувшись в папку, рисую. 

Через какое-то время слышу громкий то ли удивленный, то ли возмущенный возглас: «Но это где-то не здесь?!» 

Потом Саша рассказал мне: человек, чей возглас я услышал, все время стоял у меня за спиной и смотрел, что появляется на бумаге.