Не человек, а царь-рыба

Мемориальный комплекс писателя в Овсянке. Фото автора

В Красноярск туристы почти не приезжают, а едут люди сюда либо по делу, либо по этапу. В центре города под черным закопченным небом, как и 200 лет тому назад, – Тюремный замок. Красноярцы – народ гостеприимный: поят, кормят и развлекают заезжего ревизора или московского чиновника до одури, чтобы тот побыстрее убрался восвояси, забыв, для чего и зачем приехал. Так что живет этот край по своим законам, и управляют им крепкие сибирские мужики. Из достопримечательностей города – заповедник «Столбы»; плотина Красноярской ГЭС, перекрывшая мощь Енисея; музей-усадьба художника Сурикова на ул. Ленина и, конечно, сам музей-заповедник великого вождя в селе Шушенском Минусинского района. Троицу великих «заповедных» музеев дополняет мемориальный комплекс Виктора Петровича Астафьева в селе Овсянка.

Устав на всех этих мемориалах от созерцания крепких крестьянских изб, в которых никогда не жили ни Ленин, ни Астафьев, хотелось чего-то подлинного, а не нарочито показного и помпезного. Ну, не к Тюремному же замку идти в самом деле?!

Хотя на нем могло бы разместиться действительно много мемориальных табличек с именами. Известнейшие люди шли этапом через Красноярск: декабристы и их жены; Короленко и Чернышевский; Радищев и авторы «Наследника из Калькутты» Роберт Штильмарк и «Гариков» Игорь Губерман.

И повезли меня друзья на правый берег Енисея погулять по саду Крутовского, где и поведали до последнего времени замалчиваемую историю о том, как Владимир Ильич попал в ссылку в село Шушенское. А дело было так. Ехал Владимир Ильич в одном купе с Владимиром Крутовским, врачом и бывшим народовольцем, в Красноярск, чтобы далее проследовать в Туруханский край, к месту своей ссылки. И пожалел Владимир Михайлович Крутовский своего тезку. По приезде в Красноярск положил он Ленина в больницу и поставил ему диагноз: туберкулез. А с таким диагнозом в Туруханский край нельзя, вот и направили Ильича в село Шушенское, место сытное и с хорошим климатом, подлечиться.

Вид на Енисей возле астафьевского дома.

– Неизвестные эпизоды из жизни вождя – это, конечно, очень интересно, но хотелось бы побывать там, где есть что-то подлинное, не затоптанное официозом, – почти без всякой надежды проговорила я.

– Подлинное, говоришь… Есть такое место. Поехали в дом Виктора Петровича Астафьева.

– Да, была я уже в Овсянке на реке Мане, и в литературном музее имени Астафьева тоже, – ответила я.

– Ну, в Овсянку ездят официальные делегации, и из подлинного там только могила писателя, а литературный музей вообще находится в доме купчихи Фриды Цукерман. Поедем в Академгородок к дому 14, что в конце 46-го автобусного маршрута.

Оказывается, жил Виктор Петрович на четвертом этаже обычного пятиэтажного уродливого блочного дома. Глядя на слегка покосившиеся, потемневшие от дождей доски, которыми был обустроен балкон его жилища, на старенькие выцветшие занавески на окнах, никак не верилось, что такой значимый и отмеченный наивысшими наградами Советского Союза человек 20 лет мог жить так скромно, как простой учитель или инженер. На стене дома примостилась мемориальная табличка с его именем, причем как-то сбоку, как будто извиняясь, что нарушает тайну астафьевского убежища.

Да, березки красивые вокруг, голубятня, потрясающий вид на Енисей, но контраст между известным всему миру домом Астафьева в Овсянке и его квартирой в Академгородке поражает.

– Почему так? – спросила я. – А где же подлинный Астафьев? Ведь жилище многое говорит о человеке, о чем не всегда упоминают биографы.

– Понимаешь, в этом – весь Астафьев. Противоречивый и необузданный, как стихия. Выживающий и приспосабливающийся к власти, нужный ей, как этакий писатель – могучая река и глыба, прошедший все этапы развития страны от своего сиротства и беспризорничества до войны и писательства. Этот Астафьев летом жил в Овсянке. А здесь, в Академгородке, он запирал себя в убогих стенах, как в клетке, и всю свою страсть и стихию выплевывал на бумагу. Как сгустки крови выплевывал, нанизывая корявые слова на фразы, в этакие горькие рябиновые бусы.

– Ничего не понимаю, так где же Астафьев подлинный? – вырвалось у меня.

Дом Виктора Петровича в Академгородке.

– А подлинный он в своих книгах. Хотя иногда кажется, что писал он их исключительно для себя, чтобы избавиться от переполняющей его силы и боли, или для таких же, как сам, диких и выживающих тайменей.

Такой вот царь-рыба – таймень. Кстати, этой рыбе теперь стоит памятник на смотровой площадке над Енисеем. И приходят к этому памятнику люди. Цветы приносят те, у кого кто-то сгинул в водах Енисея или Маны, монетки кладут на желание. И бают, что исполняет эта царь-рыба желания людские.

– Вы хотите сказать, что Астафьев своим произведением создал практически нового идола? – опять недоумеваю я.

– Конечно, так это – Сибирь-матушка! Здесь спокон веку шаманы живут и люди камням, рекам, зверью и природе дикой поклоняются. И Астафьев не исключение, ведь он родился здесь, хоть и помотало его по свету до восьмидесятого года, когда он вернулся в Красноярск и поселился в этой квартире.

Я поблагодарила друзей за экскурсию, поехала в гостиницу, а по дороге зашла в книжный магазин и купила последний роман Виктора Петровича Астафьева «Прокляты и убиты», написанный им как раз в квартире в Академгородке. Раскрыла наугад и прочла: «Добить, дотерзать, допичкать, додавить защиты лишенного брата своего – это ли не удовольствие, это ли не наслаждение – добей, дотопчи – и кайся, замаливай грех – такой услаждающий корм для души».