Как фамилия Тютчева?

Лучшие люди – это собаки. Фото Вероники Филичевой

Любимая опера

Я маленькая дрожала, слушая «Каменного гостя», немного утешилась, когда Дон Жуан вышел на поклоны – все же не окончательно статуя утащила его в ад. Потом, уже дома, приступила к бабушке с расспросами, все ли оперы так ужасно заканчиваются и все ли композиторы были так несчастны (бабушка рассказывала мне, кто оглох, кто умер молодым и похоронен в общей могиле). Бабушка говорит:

– Есть, есть исключение – Россини был весельчак, пьяница и любил пожрать.

– А что Россини написал?

– Например, «Севильского цирюльника».

– Тогда это будет моя любимая опера!

Так я выбрала себе любимую оперу, ни разу ее не слышав. Потом послушала лет в 12 уже – нисколько не пожалела о своем выборе.

Неужели это я?

Пришла в хозяйственный магазин за стиральным порошком и средством для мытья посуды. Прохожу мимо разноцветных полок со всякими дамскими ухищрениями, не задерживаюсь. Раз прохожу, два прохожу. На третий останавливаюсь поглядеть.

Написано «пудра» – это понятно, написано «помада» – это понятно. Написано «корректор» – это тоже отчасти понятно, я и сама отчасти корректор. Написано «консилер». Это непонятно. Что такое консилер, с чем и куда его намазывают? Девушка-продавец плохо говорит по-русски и очень смущается. Не стану ее спрашивать. Женщина-кассир устала и думает о своем. Тоже не стану.

– Девушка, девушка, извините, а вы не знаете, что такое консилер? А то я думаю, может, мне это надо, а я не знаю.

У девушки вздернутый носик, из-под шапки выбивается синяя прядка. Оглядывает меня критически.

– Ну да, вам это надо. Морщины можно замазывать.

Меня разбирает смех.

– И что будет?

– Ничего не будет. Морщин не будет... ну, смотря каких, конечно (снова оглядывает критически). Прыщи тоже. Ну, у вас нет прыщей – вам морщины.

– А вот пудра, например. Или тональный крем.

– А чего пудра? Чего крем?

– Они ведь, получается, для того же самого?

– Пудра и крем для лица в целом. А консилер для морщины и прыща в частности. Улавливаете? Не расстраивайтесь, у меня мама тоже не улавливает, я ей мастер-классы провожу с разъяснениями.

– А у меня только мальчики – некому проводить.

– Мальчики, да, жесть! Еще есть корректоры – это, например, если хотите изменить овал лица. А девочек совсем нет? Жесть! Хотите, вам проведу?

– Хочу. А что?

– Мастер-класс. Могу вам прям здесь прям счас тестерами лицо нарисовать – никто не узнает.

– Так попрут же! Неудобно.

– И чего вы все такие напуганные?! Все ваше поколение такое. Мне мать тоже все время: не кричи, не смотри, не беги. Все вам неудобно. Короче, хотите или нет?

– Вообще хочу!

– Ааатлично!

И вот эта милая девушка с элементами Мальвины в волосах, возможно, в будущем крутой дизайнер лица, набирает молниеносно приблизительно полкило тестеров и начинает меня «скульптурировать». Так она выразилась – скульптурировать.

И усталая женщина-кассир уже не думает свою тягучую думу, но наблюдает за нами с неподдельным интересом и даже улыбается. И девушка-продавец останавливает свой бесцельный бег между полками и смотрит, раскрыв рот и потряхивая иссиня-черной челкой.

И у меня поочередно то появляются, то исчезают скулы, височные впадины, носогубные складки и что-то там еще.

Какие-то покупательницы заходят, смотрят и даже отпускают вполне профессиональные замечания.

– А можете перестать смеяться? А то я вам криво нарисовала – у вас улыбка крива... асимметричная.

– Я попробую.

– Нет, так тоже не надо. Нужно естественное лицо. А вы теперь стараетесь не улыбаться. Нет, смеяться тоже не надо... Вот, готово.

– Бог мой, неужели это я?! Какая красота!

– Вам правда понравилось?

– Еще как! Я вся мерцаю и переливаюсь! А над глазом не слишком все зеленое?

– Норм! Зато какие скулы!

– Скулы – высший класс! Можно я вас обниму?

Обнялись.

За спиной слышу, кассир говорит:

– Вас не узнать, девушка.

Поворачиваюсь: это она мне – девушка.

Купила все: и консилер, и корректор, и даже пудру. Только тени зеленые не купила. С блестками. Теперь жалею.

В тазу лежат четыре зуба

Утром в школу собирались, сразу зубы зашатались.

Это для начала было стихотворение.

За завтраком Петя страдал и шепелявил.

Написала учительнице: «Болят и шатаются все зубы, придем ко второму уроку».

Первый урок, «окружающий мир», отправились проводить в зубном кабинете: зубы ведь тоже часть окружающего мира.

По дороге в поликлинику Петя страдал и шепелявил.

Пришли, меня какие-то бумажки посадили заполнять, а мальчика сразу в кабинет.

Минут через десять выходит, по лицу видно: то, что было до того, – это он еще и не начинал толком страдать, а вот теперь страдает по-настоящему. У Пети вообще очень богатый арсенал выразительных средств для страдания.

Итак, Петя сильно страдает: говорить вообще не может, объясняется жестами, но глазами выражает муку и скорбь.

Выходит тоненькая, изящная доктор-хирург с мальчишеской челкой и по фамилии Хан.

– Так, – говорит доктор Хан увесистым баском, – во-первых, прекратили страдать – там болеть особо нечему, да и заморозка еще действует. Во-вторых, два часа не есть, не пить. В-третьих, забирайте ваши зубы и справку в школу.

И протягивает Пете пакетик. В пакетике покоятся три окровавленных зуба.

Хочу положить зубы в сумку, но тут оживившийся мальчик ловко выхватывает их у меня и запихивает в портфель.

– Зачем тебе зубы в портфеле?

– Ты не понимаешь! (С просветлевшим лицом.) Вот я приду на английский, учительница спросит, почему я домашку не доделал. Я такой сначала: «Ооой, у меня справка есть, ооой, не ставьте мне двойку, ооой, у меня зубы болееели». А потом диким голосом как заору: «ВОТ ОНИ!»

И кровавые зубы ей под нос.

Теперь вот сижу, жду: вызовут меня в школу на последнем уроке – не вызовут. Вспомнила заодно, как бабушка питерская пела потрясающую песню про изменщика: «По Летнему саду гуляя, надев самый модный сюртук...»

Там еще припев был: «В тазу лежат четыре зуба».

Беспредел с шапкой

Бац, бум, тыдыщ – Петя пришел из школы: одно ухо вылезло из-под шапки и горит с мороза, мешок волочится, рюкзак болтается, шапка задом наперед.

– Привет, мамочка!

– Привет, Петечка! А что это тебя шапка задом наперед? И какая-то вся перекошенная, будто чего-то не хватает?

– Слушай, тут вообще беспредел с шапкой! Сейчас расскажу. Представь, в раздевалке, я уже собирался уходить, подходит вдруг ко мне такой один деби... незнакомый мальчик, хвать за завязку и тянет со всей дури. И бац – оторвал завязку, собака такая. Оторвал! Ни с того ни с сего. Я ему говорю: «Ну ты и собака! Собака! Собака! Ты понимаешь, что ты собака?!» А он мне: «А меня все и так называют собакой. Я привык».

Я (оскорбленно):

– Собака – очень умное животное! Лучшие люди – собаки! Почему собака-то?!

– Ну, женщина!

– Теперь какая-то женщина...

– Не какая-то женщина, а женщина собаки.

– ?!

– Чего непонятного-то? Еще раз рассказываю. Подходит в раздевалке ко мне один такой дебил, ни с того ни с сего хватает за завязку и тянет со всей дури. И оторвал, представляешь?! Я ему: «Ну ты и сука! Сука! Сука!» А он: «А меня все и так называют сукой. Я привык». Что значит «так бы и рассказывал»? Я так и рассказывал. Ты что, хочешь, чтобы я при тебе еще и сукой ругался?! Мамочка, а завязку еще можно пришить? Можно? Пришьешь? Вот и хорошо!

Мама, зря смеешься

Утро туманное, утро сырое.

Клен в окне почти облетел. С каждым днем все темнее вставать.

– Мам, а как Тютчева фамилия была? Откуда я знаю, на что это похоже, – я еще не проснулся. Федор Иванович? Значит, Тютчев – это, получается, фамилия? А я и не знал.

Еще земли печален вид,

А воздух уж весною дышит...

Нет, не диоксидом азота, не говори глупости. Чем-чем – весною. Откуда я знаю, почему осенью надо про весну! Скажи спасибо, что не про Деда Мороза.

Я вчера весь день уроки делал, а стихотворение так и не успел выучить.

Еще природа не проснулась,

Но сквозь редеющего сна

Весну послышала она...

Ты, мама, зря смеешься. Это ты еще наш вчерашний диктант не видела – про деда Макара. Там все вокруг распускается, зеленеет и цветет, а дед Макар взял ружье и пошел на охоту.

Тебе водички налить? Чего ты плачешь? От смеха? А кое-кому не смешно. Ни капельки.

Весну послышала она,

И ей невольно улыбнулась.