Читая подтексты вывесок и объявлений

Сочи. Такого рода вывески надо видеть, чтобы понять всю игру слов. Фото Полины Шульгиной

В Советском Союзе одним из самых небанальных каналов языкового народного творчества были анекдоты. Тут тебе и юмор, и политическая сатира, и высокая литература – все в одном флаконе, в одном тексте. Фактически – в коротком рассказе. Порой и разделить-то было трудно: где народное словотворчество, а где авторское произведение. Вот, например. «Я подошел к шведскому посольству, и так мне захотелось выразить какой-нибудь протест, устроить хоть какую-нибудь манифестацию или обыкновенным образом высадить красивое окно из цельного стекла. Ах, почему я не рабочий?» Анекдот? Нет. Это запись из дневника Геннадия Шпаликова. Набросок сценария. 1957 год.

Сегодня подобное «анекдотическое» творчество вывалилось из подвалов и кухонь, из дневниковых «заметок для памяти» – на страницы многодесяткотысячных изданий. Анекдоты не рассказывают – их зачитывают. Капитализм переварил и этот бастион неподконтрольного, казалось бы, способа рефлексии окружающей социальной действительности. Но парадоксальным образом породил при этом новую нишу независимого языкового творчества масс. Ниша эта – вывески и объявления. Правда, это тот случай, когда физический носитель текста – стена дома, витрина ресторана, растяжка на улице – во многом определяет и содержание. Но все равно бывает очень забавно, а иногда даже и познавательно…

Название небольшого компьютерного салона в одном из московских торговых центров: «Ноутбутик». Невольно останавливаешься, решая: то ли это полноценный ноутбук превращен уменьшительно-ласкательным суффиксом в маленький ноутбук; то ли это бутик ноутбуков – «ноут-бутик». Понимай, как хочешь. Одно слово – а какая любопытная для лингвиста игра смыслов!

Метафизично-ироничная Москва любит такие мутации... Впрочем, почему только Москва? Название закусочной-забегаловки в недавней столице зимних Олимпийских игр Сочи: «блинЮга» (орфография и графика – оригинала). Шедевр, по-моему! Тут тебе и грандиозно-масштабное «блинюга» (с ударением на «ю»), и краеведчески-нейтральное «блин Юга». Весело и со вкусом. Народ заходит. Любопытно, что эту вывеску не прочтешь по радио – ее надо видеть. Антропологи называют этот феномен – иконический поворот. Прежде чем понять, надо увидеть. Недаром эллины не различали понятий «видеть» и «знать».

Лингвист и культуролог Эдмунд Сепир считал, что грамматические структуры языка в значительной степени предопределяют мировосприятие человека, на данном языке говорящего.

Знаменитая надпись в одном из казанских ресторанов. Фото Полины Шульгиной

Так, в морфологии русского и других славянских языков огромную роль играют суффиксы. Еще больше разнятся синтаксисы русского и английского языков. Русский язык – флективный, слова согласуются в предложении путем изменения окончаний (флексий) по роду, числу, падежу. Поэтому порядок слов в русском предложении может быть почти любым. «Причем использование и понимание этих «-ка» и «-онка» весьма субъективно и точному определению не поддается, – отмечал поэт и филолог Лев Лосев. – В английском морфология почти не участвует в организации смыслов. Для этого существуют самостоятельные лексемы, которые складываются в понятие: «старуха» – old lady, «старушка» – little old lady, а «старушонка» – miserable woman или просто другое слово – crone».

Да уж, с флективностью (гибкостью) русскому языку повезло. Анатолий Найман в предисловии к американскому сборнику стихов Иосифа Бродского «Остановка в пустыне» (1975) заметил: «Как известно, русский язык благодаря разнообразию падежных окончаний, глагольных форм, инверсий и тому подобных грамматических разрешений отпускает так называемому классическому русскому стихотворению (то есть стихотворению с выраженным размером, определенно чередующимися окончаниями строк и рифмами) жизнь, практически как угодно долгую».

Сам Бродский в интервью «НГ» в 1991 году заметил: «Мы – нация многословная и многосложная; мы – люди придаточного предложения, завихряющихся прилагательных. Говорящий кратко, тем более кратко пишущий, обескураживает и как бы компрометирует словесную нашу избыточность». С тех пор прошло без малого 30 лет, и мы можем отметить, что русский язык прекрасно освоился и в стихии краткого визуально-символического текста…

Москва. Памятная доска на доме по Земляному Валу: «В этом доме жил и работал в 1936–1941 гг. выдающийся советский композитор Сергей Сергеевич Прокофьев». Ниже, на уровне полуподвала, красивая вывеска: «Кафе-бар «Прокофьеф».

Опять Москва. Новая площадь: «ЕСЕНИН. Кафе Караоке Бар». Или – гриль-паб «Контора» в районе Лубянки. Или – там же: «РАЗВЕДКА. Бар Еда». «Автомойка 24 Молекула»… И т.д. и т.п.

Так что «улица корчится безъязыкая – ей нечем кричать и разговаривать» Маяковского – это не про сегодняшнюю столицу.

Эзотерично-логоцентричный Санкт-Петербург ответил вывеской в витрине одного из кафе на Невском проспекте: «Бросать пить в такое сложное для страны время подло!» Патриотично и духоподъемно. Кто бы спорил… Северную Пальмиру поддерживает Казань. Крупная плакатная надпись краской прямо на полу в зале ресторана столицы Татарстана просто вопиет: «Андрей! Вынеси пожрать»

«Итак, нас проговаривает язык, потому что в языке раскрывается бытие, – утверждал итальянский медиевист, семиотик и романист Умберто Эко. – Человек «обитает в языке». Всякое понимание бытия приходит через язык, и, стало быть, никакая наука не в состоянии объяснить, как функционирует язык, ибо только через язык мы можем постичь, как функционирует мир».

Я бы, набравшись наглости, добавил: еще и через разглядывание вывесок и объявлений.