Вопросы, которые называют себя ответами

Гюстав Доре явно неслучайно пустил орнаментом «Mendace veritas» – «Истина во Лжи» – по гербу полулегендарного барона Мюнхгаузена. Фото с сайта commons.m.wikimedia.org

Как заметила одна современная отечественно-литературная классик, если название книжки начинается со слова «Вопросы ...», то состоять она будет из одних ответов. Другая не менее известная отечественно-литературная классик заметила, что справедливость – это измышление людей, причем жестоких. Вооружившись всего только двумя этими умоположениями, любой из смертных телом и бессмертных душой непременно придет к умозаключению, что не следовало бы ждать от изменчивого постоянства формы слова неизменного постоянства его смысла.

В самом деле, разве можно переживать вместе с Гоголем трагедию предметов, которые-де «страждут из-за того, что извратили смысл их»? Предметы вряд ли страдают, а вот тот, кто страждет по справедливости, даже и бессознательно, рано или поздно неизбежно превращается в несчастного нарушителя мнимых запретов: мнимых уже потому, что они выражены словами, а слова – условны («Тютчев – Гоголю»). В роковых для него поисках справедливости любой человек в той или иной степени пристращается к принципу, а пристрастие парадоксально лишает его возможности взыскать с себя. Так, например, претворение в жизнь красивых определений свободы, увековеченных («Руссо – Канту») более двухсот лет назад в первой декларации прав, не оборачивалось ли частенько эффектами, противоположными декларировавшемуся? Сколь бы ни был категоричен императив зрелой воли, он будет оскоплен беспринципностью нативной силы («Ницше – Канту»). Не являли ли собою пример беспрецедентной внешней несвободы поборники свобод внутренних?

Есть ли сам человек или только понятие о нем – об этом не договориться, зато мы прекрасно договорились до того, что ощущаем себя точкой, вокруг которой крутится созданная нами «ноосфера». Что бы то ни было и вокруг чего бы оно ни крутилось, оно закруживает – нас самих, хотя мы этого и не замечаем, так как схлопываемся аккурат в тот самый момент, когда всё это могло было бы быть нами замечено («Набоков – наклонениям»).

Не то – наши «предметы», «вопросы», «понятия»: они распрекрасно живут, и их бытие ничем не ограничивается, кроме них самих, и сами они ничего не ограничивают: они самими же собой и исчерпываются. Мы, строго говоря, даже не можем утверждать, меняются ли они («интерпретаторы – Овидию») и даже принадлежат ли они к нашей системе координат. Всё, что нам доступно себе представить – это то, что они кружатся в неистовом хороводе из собственных составляющих. Вселенская энциклопедия!

В самом деле, этот космос всех понятий можно представить себе в виде вечной детской книжки для взрослых – энциклопедии бесконечной рекурсии. И, что парадоксально подтверждает истинность самого этого космоса понятий, книжки нет, но название есть: «Ответы...».

Если ноосфера – это такой же воображаемый кокон антропологических представлений обо всем, как и мы сами – центр этого кокона, то что же является центром той настоящей сферы, вокруг которой вертится круговорот наших слов-понятий и что притягивает их к себе, не давая к себе довольно приблизиться? Раз это – не человек, значит, нечто из их же среды – некое «суперпонятие», которое бы вызывало их всех на себя, но отстояло бы от них. Человек по-разному его называл: и «Книга Книг», и «Вечное Знание», «паринирвана», «абсолют»... Это Самовопрос – познавший себя Абсолют («постмодернисты – Гегелю»). Это – венец вопросов, которые называются ответами, это – вопрос, лишенный самого себя. Это обращение Стихии к Космосу, Хаоса – к Вечности, Души – к Духу. Ба, да это же наше понятие об Истине.

Со времен категорически древнейших, чем что угодно другое на земле, сущности и понятия затем обрастают человеческими словами, что это – по-нашему, это утилитарно. Однако, несмотря на то, что целью «одевания» мыслей («Горький – Тютчеву») является максимально точное выражение сути понятия или явления, – добиться того, чтобы понятие и слово были эквивалентны, а предмет и представление о нем – полностью совпадали, так никому никогда и не удалось. Таким образом получается, что мы, вечно ища Истины, вечно воспроизводим Ложь («пассакалия Ницше ″Гёте″ – Гоголю»).

И вот тут становится особенно интересно. Раз нет слова, понятия, предмета, вопроса, которые бы не были ложны, вывод очевиден: наглядность и понятность – ото Лжи. И что же тогда Ложь, если не Самоответ Самовопросу, и, характерно, такой же абсолютный? То есть, выходит, она – такое же Суперпонятие, как и Истина! Ведь это она, Ложь, в отличие от Истины, ощущается и проявляется везде и во всем на свете. И если Истина стоит за всем, то Ложь выступает перед всем. Если к Истине нельзя приблизиться потому, что она недосягаема, то ото Лжи нельзя избавиться, потому, что она вездесуща. Истина невесома и недвижима. Ложь – вселенской массы и текуча, как темная материя. Разумеется, что у самоё Истины нет орудий и инструментов, поскольку для нее они ничтожны, но вот Лжи без них не обойтись, и главным из них для нее будет, что тоже разумеется, – Слово.

Подытоживая знания об обыкновенном нашем Слове: оно неминуемо лживо, исчерпывается собой же, всё им порождаемое – рекурсивно, и само оно стремится к Истине, никогда ее не достигая. Но это еще не всё: на поверку оно оказывается даже не нашим, не человековым, ведь когда Человека еще не было, когда он сам еще не дал имена объектам своего реального или внутреннего обозрения, Некто уже благословлял за светом – твердь, за твердью – хляби. Раз Слово предсуществовало Человеку, значит, оно принадлежит предвечности. А предвечна для слов – Истина, как предвечна для нас и Ложь.

Что же – эта Ложь, эта воплотительница и творчиха всего сущего и мнящегося: она, которой аморфная и безучастная Истина отдала на откуп явь и движение, пользуясь нами в своей деятельности как посредниками, творит и все наши Правды и все наши Кривды. Причем во имя и от имени Истины. Ложь и есть та самая изолирующая Истину прокладка, которая не подпускает круговорот понятий до их центра. Ею, по-видимому, укрывается и упелёнывается Истина.

Раз любое деяние – от Лжи, любое Слово – Ложье (посессив), почему тогда существует Истина? Может, и она – порождение всё той же Лжи? Парадоксы (и сестры их апории) – любимые игрушки, которыми нас ошарашивает, забавляясь яркими побочными эффектами, неутомимая Ложь. Наши искания Истины – ее излюбленный парадокс Справедливости. Мы не наблюдаем ее, но требуем ее. Мы не слышали ее, но взываем к ней. Мы не знаем ее, но взыскуем ее. Мы не видели ее, но с апломбом рисуем ее себе и другим. Чистая эстетика жанра Предвечностей, любо-дорого!

Так Ницше залюбовался: «Над вратами, ведущими ко лжи, могла бы стоять истина». Французский художник Гюстав Доре пустил орнаментом «Mendace veritas» – «Истина во Лжи» – по гербу полулегендарного барона Мюнхгаузена. У Белинского поэзия – «жрица истины». Поэту Пушкину «тьмы низких истин» дороже «нас возвышающий обман». Выготский резюмировал: «Все по-своему правы, потому, что все одинаково ошибаются».
Лжи не надо ни «шибболетов», ни пистолетов, ее истинное во всех смыслах оружие – это безразличие. Этим безразличием Справедливости точно так же, как и безразличием принципиальности, Ложь рано или поздно измозжит каждого из нас, пока мы в нашей conditio humana («Латиняне – вечности») каждый по-своему страдаем по Истине.

Само ли это всё выдумалось – «из головы» («Чуковский – потомкам»), или сказанное – Истинно? Чем оно само проходило поверку? На что и чем глядело это рассуждение? Что ж, и это – вопрос. И лучше, кажется, оставить его «как есть» в Книге Ответов, не так ли?