Тайны петербуржца

У петербуржцев свои временные ориентиры: за неимением солнца приходится сверяться с разведением мостов. Фото Интерпресс/PhotoXPress.ru

«Не родись красивой, а родись счастливой». Кто не узрел в этой мудрости указания на то, что красота – причина несчастий, тот не был красив. «Я знаю, что ничего не знаю». Кто не узрел здесь указания на то, что знание порождает сумму новых незнаний, тот невежда. «О вкусах не спорят». Кто не понял под этим, что вкус воспитанный, а не впитанный, знает свои законы, но не имеет понятия о себе, – тот не петербуржец.

Употребление псевдопонятия «петербургский сноб» пробуждает у петербургского интеллигента непреодолимое желание пролить свет разума на разумеющееся и правды – на правдоподобное. «Петербургский интеллигент» здесь будет называться петербуржцем, но никто не будет называться петербургским снобом, хочется надеяться – отныне и нигде.

Петербуржцы с мороком Петра впитали в себя и дистиллировали особое эстетическое кредо. Местная эстетика – плод ошибок трудных множества заграничных неудачников, зазнаек и шарлатанов: от архитекторов, музыкантов, врачей до учителей фехтования. Петербуржцы – в вечном долгу перед миром за свое врожденное чутье. Но здесь живут по победам, а не по средствам, поэтому пьют итальянские и французские вина, а не содержимое чилийских или калифорнийских «синих бутылок». Водку тоже пьют, когда дело в эстетике жанра, – чухонскую.

Эстетика современного петербуржца подспудна и интуитивна. Его вкус разойдется со вкусом любого не-петербуржца так же тонко и совершенно, как набоковская строчка – с булгаковской или оруэлловской.

У петербуржца – особый такт и в отношении понятий. Он бы не смог сказать про Владимира Набокова «аристократ, сноб», как определил главный культурный телеканал России. К счастью, «ахиллесову пяту карающей длани» журналистики писатель в свое время препарировал и изучил и к туземному невежеству отнесся бы иронически. Снобами называют себя и некоторые (нередко скандально) известные современные петербуржцы, но в основном – это личности мятежные, и такое их самоопределение – часть местного эпатажа, исключение ради правила.

Онтология петербургского интеллигента филологична и относит нас к феномену петербургского разночинца последней трети XIX века: профессионалу без протекции, интеллектуалу и скептику. В петербургской семье на вопрос «Кто такие яппи?» даже физики ответят, что это – «снобы от профессионального сообщества». А на вопрос «Кто такие разночинцы?» – что философы от Добролюбова до Гинзбург пытались это осмыслить, но завещали нам вечные поиски.

Сноб – это человек, главная черта которого – тщеславие, обусловленное и подстегиваемое ощущением внутренней непричастности. Сноб – это претензия вместо амбиции, желание очаровать вместо потребности очарования, соглядатайство вместо свидетельства, тщеславие вместо честолюбия, стремление выказать причастность там, где быть частью невозможно.

В Петербурге снобы особенные – они отравлены любовью к Городу. Вопреки устоявшемуся мнению, обычно не коренные петербуржцы дотошно знают город, но «снобы от петербурговедения», которыми становятся почему-либо обосновавшиеся здесь приезжие. Петербургская незаинтересованность, отсутствие хватки, прострация – все кажется им знаками, указывающими на тайное знание. Ощущая себя «иностранцами», испытывая смутное и тревожное чувство «неместности», чтобы не сказать «неуместности», они, если в них есть амбиция и желание причаститься местной «тайны», въедаются в отличия одного Калинкина моста от другого, в историю названия Гражданской улицы или в статистические подсчеты горгулий и пр.

На самом же деле топографию и топонимику Города петербуржец обычно знает фрагментарно. Кому-то дорого одно, кому-то – другое.

У петербуржца свои временные ориентиры: за неимением солнца ему приходится сверяться с разведением мостов как фактором сезонности. Свои «тайные» знаки он считывает и с длины тени, и с угла ее падения, и с ее наличия в принципе. Это – те «тайны», которых не родившемуся здесь, не ходившему здесь в папин детсад и мамину школу  не понять, выучи он всю историю Петрополя от Меншикова до Матвиенко.

У каждого петербуржца своя «тайна». Кто-то невольно залюбуется электронным циферблатом, показывающим время в три минуты шестого. Кто-то не перешагнет, но наступит на порог дома, инстинктивно выбирая твердый уступ: привычка к лужам и грязи на улице. Но есть и общепетербургские тайны, например неприятие сплетни. Она считается пошлостью, и, если речь заходит о третьих лицах, петербуржец выскажется максимально общо и при этом избежит околичностей – еще одного признака дурного тона, каковым считается все, что слишком далеко от «необходимого и достаточного» – двух священных чаш равноплечных весов суждения петербуржца.

С ранних припушек желёз петербуржец умеет набрать на клавишах пианино «Чижика-пыжика», даже если в его доме нет инструмента; тогда же он усваивает и культурное табу на «Собачий вальс». Петербуржец обращается к собеседнику на «вы», часто – по имени-отчеству. Ему органически противно чинопочитание. В его натуре – уважение, уступка, сдержанность, расстояние, невмешательство. И там, где сноб саркастически ухмыльнется, петербуржец сардонически скорчится. В этом сардоническом выражении лица многим вчуже мнятся высокомерие и снобизм, но, меряя своими мерками, они ошибаются. На этих галерах саркастическая улыбка выглядит куда высокомернее. Петербуржец не насмехается – он терзается улыбкой, поскольку он не благодарно, но понимающе принимает невзгоды.

Местное правило – осторожная вежливость. Любое предложение – деловое или дружеское – получит ответ, но – как бы и из сомнения. Сделки пожатием рук не начинаются и не заканчиваются; «дай пять» – моветон.

Петербуржец преимущественно человек не торга, но – долга. И не обязательно он будет бедняком или в услужении: он может хорошо зарабатывать, быть кумом королю и уметь перешибить плетью обух. Он не заметит бесцеремонного попрошайку, но нуждающегося постарается без заботы не оставить. Заглядывать в глаза встречным не будет, но субъекта, покушающегося на его пространство, смерит тяжелым взглядом. Он не разговаривает громко, отношения выясняет нервно, с поджатыми губами и сдавленно. Он вообще натура нервная и блеклая, но созерцательная, незлобивая и толерантная.

Петербуржец в отличие от сноба апатически воспримет восторги тех, кто, цокая языком и качая головой, скажет, что везет тому, кто чуть не в Эрмитаже живет, чуть не всю библиотеку Юсупова прочел и чуть не во все мемориальные квартиры входит, как в дом родной. Средний петербуржец не только в чужие квартиры, но и в Эрмитаж-то заглядывает раз лет примерно в 10. А приезжающие к нему погостить друзья ходят по музеям, как правило, без его сопровождения.

Петербургский интеллигент – не сноб, но чистой слезы космополит. Ему нет заботы о том, в чьей тарелке чувствует себя приезжий, не из высокомерия или заносчивости, но из бесстрастного отношения как к знанию, так и к незнанию Города. Петербуржцу важно не отнесение к прошедшему, а отношение к историческому настоящему. У него впечатлительная не душа, но – вдохновение. По этому вдохновению вы, сами того не ведая, и отождествите его личность, где бы ни повстречали, и почувствуете в нем скрытую от вас «тайну» так же безошибочно, как скрытую мощь и амплитуду – в свободной сдержанности шага петербургской балерины.