"И расскажи сыну своему"

Юная француженка в музее Освенцима: как осмыслить то, что не поддается осмыслению? Фото Reuters

Холокост...  Слово это постепенно приживается и у нас. Очень многие молодые могут точно сказать, что это не обойный клей и не национальный праздник (слышала я и такое, видимо, по аналогии с Хеллоуином). Но до полной «ликвидации неграмотности»  еще далеко. Рассчитывать на школу в этом плане как-то не принято, поэтому ответственность за знания детей о геноциде  ложится на родителей. Они должны знать и помнить, чтобы не повторить в будущем того, что когда-то натворили люди весьма образованные, начитанные и из хороших семей. 

Как сказано в библейских канонах, «и расскажи сыну своему». Но как рассказать детям о Холокосте? Как вообще начать этот разговор? Наверное, кто-то найдет специальные мягкие и осторожные слова для объяснения необъяснимого, попробует осмыслить вместе с ребенком то, что не поддается осмыслению. Кто-то обратится за помощью к специальному детскому психологу, а кто-то, рискуя детским спокойствием, «врубит» все в лоб. 

Помню, как это было со мной.  Мне лет пять, перебираем фотографии – мои любимые, довоенные. Их немного, но все же есть. Это кто? А это? Сестра твоей мамы? Из Никополя? А эти дети – ее? Все шесть?  А когда они к нам приедут? Почему никогда? Умерли? Все? В один день? От бомбежки? А от чего, от расстрела?... (Тут мама бабушке: «Она еще маленькая», а бабушка ей: в ответ «Она умная».)  

И бабушка рассказала все. Как в Никополе погибла семья ее тети: сама тетя, муж, пятеро детей. Остался только старший сын – он до войны жил в Ворошиловграде. Наутро после выпускного (как и весь его класс) ушел на войну. Потом вернулся в Никополь героем, никого не нашел... А еще в Харькове погиб бабушкин дед – он прятался в подвале, его выдали соседи – плохие люди, чтобы занять квартиру. Их после войны нашли, судили. А вот дедушка погиб. Его убили прямо во дворе (позже, когда я подрасту, бабушка расскажет, что труп дедушки лежал во дворе несколько дней: не разрешали хоронить, в назидание). А на тракторном заводе (тоже в Харькове) погибла семья другой тети, Мани. Почему на заводе? Туда их согнали. 

Мемориал «Яма» в Минске – первый памятник жертвам Холокоста в СССР, на котором было разрешено сделать надпись на идиш. Фото Денниса Джарвиса

Их всех убили за то, что они евреи (?). Это Адольф Гитлер (?) – глава всех фашистов придумал ТАКОЕ и приказал убивать. А бабушкина семья спаслась – успели эвакуироваться в Среднюю Азию. Потом, после войны, решили больше не возвращаться в Украину.  

Бабушка ответила на все мои вопросы: и про евреев, и про гетто, и про Гитлера. Рассказала про концлагеря, про номера на руках у людей, про фашистов (нацистами их тогда еще у нас не звали), выкачивавших кровь из малышей для своих солдат. Про то, как у всех детей по дороге в эвакуацию были привязаны к ручкам или лежали в карманах записочки с адресами и именами их и родителей. Про то, как мама заставляла учить наизусть паспортные данные, имена и адреса всех родственников. Чуть позже рассказала  про Ленинград и его блокаду, про то, как люди умирали там от голода, про Таню Савичеву и ее дневник. Про катакомбы Одессы. Про Сталинград, про переправу через Днепр, про то, что у бабушки Лиды в Киеве есть медали за это и мы непременно к ней поедем…  

А потом мама побывала в ГДР. Вернувшись, рассказывала, что тротуары по утрам там моют с шампунем, а малышей воспитательницы детских садов возят в манежиках на колесах по несколько человек в каждом. Но не только об этом, не только о Берлине и Бранденбургских воротах со стеной, Потсдаме, Лейпциге и Дрезденской картинной галерее, но и о памятнике в Трептов-парке, и о концлагере Бухенвальд. Про цветы и траву, которые росли там только в определенных местах, а в других, сколько ни сажали, не росли. Про сумочки, абажуры, детские туфельки... Мама не рассказывала это специально мне, она рассказывала это всем домашним, а я просто была рядом и слушала. Все поняла и – совершенно точно – запомнила на всю жизнь.

В мои восемь бабушка повезла меня впервые в Киев. Лавра, Владимирская горка, Андреевский спуск; в Бабий Яр мы собирались специально, выбирая под эту поездку отдельный день. Какой-то то ли лесок, то ли сквер с оврагом, памятник из металлических человеческих тел... Свои цветы мы положили к памятнику, другие цветы я увидела в овраге. «Вот там они все, – сказала бабушка, – евреи, цыгане, коммунисты – разные люди, но в основном евреи».  

Еще была поездка к родственникам в Минск. В Белоруссии моего детства отношение к войне было особенным, абсолютно живым: война там не была прошлым. Там очень искренне чтили память всех погибших, как будто это случилось вчера и может повториться снова. В Минске мы пришли к памятнику с непривычной для меня (да и для всех советских людей) конкретикой об убийстве на этом месте тысяч евреев. На памятнике была надпись на совершенно непонятном мне тогда языке совершенно непонятными буквами. «Идиш», – сказала бабушка. 

 Чуть позже появились какие-то фильмы, которые мне не запрещали смотреть, какие-то книги, которые мне не запрещали читать. Конечно, «Обыкновенный фашизм», конечно «Бабий Яр» Кузнецова (у меня до сих пор хранится журнальный вариант, переплетенный когда-то дедом), конечно, знаменитая поэма Евтушенко, песня про детский лагерь Саласпилс. Немного, обрывочно, но хоть что-то.  

А потом нам разрешили смотреть и читать все. Дети мои значение слова «Холокост» знают с самых ранних лет, в разное время каждый из них сам увидел бывшие концлагеря и еврейские кварталы и гетто. Белоруссия, Украина, Прибалтика, Польша, Чехия, Словакия, Венгрия, Австрия, Германия, Бельгия, Голландия, Франция, Италия… Очень много мест. Мы приводим детей к памятникам и мемориалам, в еврейские   музеи в разных странах, вместе смотрим тяжелые и печальные фильмы –  художественные и документальные, читаем  книги, нередко вслух, ходим на спектакли и вечера памяти... Когда-то дочь снималась в  эпизоде побега из гетто. Всю морозную ночь маленькая девочка, в грязных обносках и по колено в снегу, не пикнула и не запросилась домой. Грим был таким, что, когда я ее увидела, разрыдалась. Желтая звезда, пришитая костюмерами к ее «одежде», усугубила весь этот ужас. А еще прожекторы и собаки. И их дикий, страшный лай. И это тоже был рассказ о Холокосте. 

Нельзя скрывать, нельзя бояться навредить тонкой душевной организации ребенка. Надо рассказывать и показывать, учить и объяснять. И желательно не урывками, не под какую-то дату – в любой день, может, даже сегодня или завтра. А если не знаете, как начать разговор, просто посмотрите вместе какой-нибудь фильм о Холокосте –  дети сами вас разговорят.