Левретки, мопсы, двортерьеры

Что? Какой еще год Собаки?!

В выражении «собака – друг человека», видимо, подспудно сквозит неудачная попытка людей загладить вину перед ней. Об этом свидетельствуют многочисленные сказки, пословицы, классическая литература: «Бедной собачонке было всего недели три, глаза у ней прорезались недавно; один глаз даже казался немножко больше другого; она еще не умела пить из чашки и только дрожала и щурилась…» (Иван Тургенев, «Муму»). 

Собачья жизнь в стародавние времена у человеческого друга была незавидная. У Киплинга дикая собака – это враг: «Он презирал и ненавидел Диких Собак за то, что от них пахло не так, как от волков, и за то, что они жили в пещерах, а главное, за то, что у них между пальцами растет шерсть, тогда как у Маугли и у его друзей ноги гладкие». Собака словно бы взвалила на себя непосильную ношу литературного героя – маленького, если угодно, человека, которого никто не любит. Любить по-русски – это губить. Любовь Герасима к Муму мучительная, роковая. Любить так пламенно и неистово русский человек может только женщину, причем любимую. Злосчастный Герасим, уконтрапупивший Муму, положил начало фольклорной традиции, которая на все лады высмеивает его неблаговидный поступок:

За что Герасим утопил Муму,

Я не пойму, я не пойму.

В каком бреду он был, 

в каком дыму?..

У Достоевского псы разрывают на куски маленького ребенка, из-за чьей слезинки Иван Карамазов готов вернуть Вседержителю билет в бессмертие. А Антон Палыч в рассказе «Нахлебники» спроваживает на живодерню любимого пса – почти члена семьи: «Старик сел на ступени своего покосившегося крылечка, и тотчас же произошло то, что происходит аккуратно каждое утро: к нему подошла его собака Лыска, большой дворовый пес, белый с черными пятнами, облезлый, полудохлый, с закрытым правым глазом…» Борис Зайцев, правда, писал, что жестокости Чехов научился у Мопассана. Но суть дела не меняет. Собака – заложник  человеческих пороков, на ней, если можно так выразиться, человечество отрабатывает свои низменные инстинкты:

У попа была собака, 

он ее любил,

Она съела кусок мяса, 

поп ее убил,

И в землю закопал,

И надпись написал…

И даже лицемерные строки Некрасова уже не способны поправить положение вещей: «Собаки! Бог вас людям дал в награду,/ Чтоб грели сердце, радовали глаз./ Как мало вам от человека надо,/ Как много получает он от вас!»

Дабы хоть как-то загладить  вину перед собачьим племенем, человек наплодил кучу декоративных пород – от левреток, мопсов, биглей, шпицей и терьеров до таксы. Выдумав очередного божка, чтобы слепо и страстно поклоняться ему, бывший хозяин, а ныне слуга объяснил, что сегодня собака не что иное, как жанр искусства. Еще Виктор Шкловский заметил: «Искусство живет тем, что вычитается из обихода как не имеющее практического приложения».

Пес человеку не друг и не враг, а стихотворение о четырех лапах! Фото Евгения Никитина

Так вот, собака не друг и не враг, а, если угодно, стихотворение о четырех лапах.

В первый раз я пытался реализовать себя в этом жанре лет 30 назад. Первая собака у меня сдохла, выпимши воды с порошком. А вторая просто не вернулась домой с прогулки. Чужое существо собака находит в момент. А вот следы своего хозяина, который только что курил или флиртовал с соседкой, обнаружить не в состоянии. Вторая моя помесь бульдога с носорогом, хотя папа каким-то неимоверными усилиями отыскал в ней признаки тойтерьера, приблудилась к нам на улице. Ее взяли в квартиру, как порядочную девушку, но она решительно рвала все, что попадалось на ее пути. Эта зараза сожрала мои единственные кроссовки, купленные у спекулянтов за 150 рублей! А весной ее потянуло на подвиги. Три дня о ней не было ни слуху ни духу, мы приободрились в надежде на то, что она поймет наконец, в чем смысл собачьей жизни. Но на четвертый эта сучка (по-другому и не скажешь), собрав вокруг себя стадо окрестных кобелей, двинула к дому. И вот выхожу я из подъезда, а на меня, как на «соперника счастливого», уставились десятка два ненавидящих глаз тех самых диких собак из «Маугли». Любой из этой стаи мог в момент разорвать меня. И не сделал этого лишь потому, что центром мироздания для них в этот момент была Рика – наша маленькая стерва с неправильным прикусом, к тому же кривоногая, как прикроватная тумбочка. Будь я псом, я на такую бы и не покосился. Облезлый хвостик ходил ходуном от счастья: она увидела меня. Женихи, видимо, забыли ее покормить! Дальнейшее представлялось страшным сном: нянчить четырех или пятерых лопоухих, разномастных щенят врагу не пожелаешь. Вряд ли кто-либо решился взять этих бастардов себе, ибо даже при наличии родословной было ясно как день: Рика двортерьер! А топить щенков, как Герасим, при всей моей любви к отечественной литературе я бы не сумел.

Единственный человек в доме, кто души в ней не чаял, был папа. Он пробовал ее обучать по собачьей энциклопедии, вышедшей в зените перестройки в одном кооперативном издательстве, где я в тот судьбоносный момент работал грузчиком. Книга и спасла нас! Издательство, располагавшееся в одном из корпусов пединститута, организовали бывшие студенты педа, в основном филфака, которые не хотели идти по распределению в школу. Кстати, это издательство первым в СССР выпустило «Розу мира» Андреева. «Роза мира» была в первую очередь   нацелена на представителей недобитой интеллигенции, а половина из них оказались собачниками. Так что собачья энциклопедия разлетелась в момент – эта вершина издательской деятельности 90-х с кучей опечаток, грамматических ошибок и таким диатезным румянцем цветоделения, что псы на фото были не похожи сами на себя! Это было все что угодно: овощи, чемоданы, «запорожцы», стая овец, кровати, диваны, но не собаки. Но искусство известно чего требует…

Так вот, папа мой пробовал учить нашего домашнего крокодила о четырех лапах по этой книге, благодаря чему у него сложилось стойкое ощущение, что собака – существо разумное и все понимает с полуслова. Разубедиться в своей правоте он смог, лишь отправившись на велосипеде из Жуковского в Раменское и не заметив, что за ним увязалась Рика. А заметив, сказал: «Рика, домой». Папа махнул в электричку, а Рика отправилась к свиньям собачьим!

Во имя искусства мы принесли в жертву само искусство!

Какой в преддверии года Собаки из этого всего надо сделать вывод? Ровным счетом никакого. Искусство никому ничего не должно. Мне кажется, Булгаков в «Собачьем сердце» нащупал то, о чем все боялись сказать: «Из сорока тысяч московских псов разве уж какой-нибудь совершенный идиот не сумеет сложить из букв слово «колбаса». А именно: Шариков – это символ превращения антропоморфизма в зооморфизм. Одинокий отчаянный вой Шарика и Ипполита Матвеевича слились, наконец, в единый стих. Специфика человеческой натуры – во всех своих грехах искать и находить виновных – снискала ему славу венца творения. Так вот, безгрешная венценосная личность нынче отдает долги. Мы и не заметили, как поменяли жанр. Венец творения принадлежит собаке. Шавка, которая облаяла вас в магазине, рычащий на перекрестке полкан или питбуль, сбивающий вас с ног в дверях кафе, – не явное, но все же тому доказательство. Мы поменялись с нашими меньшими братьями местами, поэтому предстоящий год не принесет нам особых сюрпризов в стае. Все будет, как в басне Крылова: «Тут повар на беду из кухни кинул кость./ Вот новые друзья к ней взапуски несутся:/ Где делся и совет и лад?/ С Пиладом мой Орест грызутся, –/ Лишь только клочья вверх летят:/ Насилу, наконец, их розлили водою…»

Все будет так… если, конечно, все эти Шарики вовремя не одумаются!