Недетская литература

Повесть Богомолова и картина Тарковского – кардинально разные произведения. Кадр из фильма «Иваново детство». 1962

Чуть больше 10 лет прошло с окончания школы. Я уехала жить за рубеж, и литература стала одной из ключевых ниточек, позволяющих мне оставаться в лоне привитого в детстве культурного фона. Литература не только русская – те книги, те истории и сказки, которые все мы проходили в школе или читали (вернее, нам читали) в детстве, которые являются неотъемлемой частью нашего культурного багажа. 

Конечно, за плечами университет, аспирантура, во время и после которых пришли судьбоносные книги, ставшие основой осознанной жизни. Однако к 30 годам начинаешь с удивлением открывать для себя, с каким интересом можно возвращаться к тому, что обобщенно подразумевается под «детской литературой». 

Истории, которые знаешь с раннего детства, – это, разумеется, прежде всего архетипы. Архетипы-инструменты, с помощью которых мы можем всю жизнь осмыслять окружающий мир. Так, однажды хороший знакомый поделился со мной своим переживанием: он не мог забыть женщину, с которой пришлось расстаться, и все время испытывал чувство досады и обиды. И мне вспомнился мальчик Кай, которому попал в сердце осколок льда, и его сердце стало холодным и злым. Я подумала, что в сердце моего друга застрял такой же ледяной осколок, вернее, кусочек души другого человека. Этот осколок не отпускает, мучит, все время мысленно возвращает к неприятным и драматическим событиям. На человека накатывают минуты скорби. Чтобы прекратить эти мучения, необходимо вернуть кусочек души его обладателю...

Точную образность и языковые находки автора можно оценить, лишь повзрослев. Иллюстрация из книги Корнея Чуковского «Телефон». Изд. «Детская литература». 1966

Помимо архетипичности, еще важнее и неожиданнее то удовольствие, которое можно получить от чтения «детской литературы». Не каждому придет в голову посмотреть «взрослым» взглядом на произведения, которые мы помним лет с трех-четырех, – наверное, это может произойти только случайно. Вот так случайно мой взрослый взгляд упал на бессмертные строки Корнея Чуковского «У меня зазвонил телефон...». Небольшое стихотворение внезапно поразило меня своей точной образностью и языковыми находками, не говоря уже об искрометном юморе, что целый день хотелось напевать и повторять его. Скажите, пожалуйста, ну какие слова выразят лучше состояние многих современных офис-менеджеров, чем эти, крылатые и бессмертные: «И такая дребедень целый день. То тюлень позвонит, то олень»? А те газели, что запели: «Неужели в самом деле все сгорели карусели?» Сотрудники не одних только кол-центров, но и многих других учреждений хорошо знают таких «газелей», которым, сколько ни тверди: «Не сгорели карусели, и качели уцелели!» – все твердят и твердят свое.

С восторгом вернулась я и к комедии Грибоедова «Горе от ума» – читая комедию сейчас, 10 лет спустя, я понимала ее гораздо лучше. Как жаль, что сочинение по этому тексту мне задали тогда, а не сейчас! Помню, тогда и понимания не было, и мыслей не хватало. Теперь же все встало на свои места: характеры видны отчетливо, поступки понятны. И замечаешь то, чего бы никогда не заметил в школьные времена. Например, что во взглядах Чацкого и Фамусова можно найти определенное сходство: и тот, и другой явно недолюбливали французов. Фамусов негодовал на предмет «вечных французов», Чацкий высмеивал «французика из Бордо». Конечно, различие в позиции героев фундаментальное: Фамусов будет делать то, что принято или вошло в моду, пусть даже и считает это нелепым, у Чацкого же слово с делом не расходится. 

Есть и момент, который мог бы бросить тень на образ Чацкого. Его желание отпускать колкости и остроты, все время не соглашаться, спорить, противоречить выдает в нем слишком молодую и склонную к максимализму натуру. Но когда «фамусовское общество» «отпускает остроту» в адрес Чацкого, объявляя его сумасшедшим, он говорит: «Не смех, а явно злость». В его же собственных суждениях злости нет, а есть насмешка над тем, что действительно смешно с точки зрения здравого смысла. 

Наконец, чтение школьной литературы крайне интересно и с филологической точки зрения. Так, я с удивлением обнаружила, что слово «клёвый» существовало и до нас, встретив его в повести Владимира Богомолова «Иван» (один из героев употребляет выражение «клёвые тузики»). Оказывается, это слово использовалось еще в позапрошлом веке – в словаре Даля (вторая половина XIX века): «Клёвый: ряз., тамб., твер., влад. Клюжий, клювый, хороший, пригожий, красивый, казистый, добротный; выгодный или полезный». Когда осмысливаешь его с точки зрения этимологии – а происходит оно от понятий «клевать», «клев», то слово это сразу приобретает новое звучание и новый оттенок, возвращающий ему его историю, его «старинность». И еще из богомоловской повести: «Хороший ты парень, Гальцев, но неврастеник. А это в нашем деле самая страшная вещь...» На мой взгляд, эта насыщенная и ритмичная фраза не меньше достойна стать крылатой, чем многие выражения из «Горя от ума».

Но эти филологические находки оказались каплей в море по сравнению с тем общим впечатлением, которое производит пронзительная повесть «Иван». Помню, в школе у меня не было интереса к такой литературе; военные термины и сама тягостная, давящая, драматическая военная атмосфера угнетали мое горящее оптимизмом и жаждой жизни детское – да к тому же еще и девичье – сознание. Теперь же книгу я читала затаив дыхание. И все сравнивала ее с фильмом Тарковского «Иваново детство», искала сюжетные различия и убеждалась в том, насколько фильм и книга кардинально разные произведения. Богомолов пишет в стиле фронтовых записок, видимо, что-то очень близкое к тому, что он пережил на самом деле, у Тарковского же – притча-мифологема, построенная на контрасте недетской жизни и детских снов Ивана. Впрочем, с каждым последующим фильмом Тарковский будет лишь все глубже и глубже исследовать тему соотношения сознания и бессознательного...

Конечно, есть и такие произведения из детства, от которых осталось огромное моральное переживание, даже потрясение. А возвращаешься к ним сейчас – и они кажутся смешными, наивными, примитивными... Наверное, настоящая детская литература – та, которую интереснее перечитывать во взрослом возрасте, чем читать в детском. Все-таки хорошо, что наша память имеет свойство не только запоминать, но и забывать, и мы можем снова и снова, повзрослевшие и обогащенные жизненным опытом, возвращаться к литературным шедеврам, читая их словно в первый раз.