Ток крови

На посиделках местные жители решали, как заплатить автору за его книгу про их деревню. Постановили: «Оплатим огурцами!» Фото автора

Я удручен. Родное телевидение мощью всех своих каналов убеждает меня в том, что я живу ущербно. Не интересуюсь иным своим земным воплощением. Не рассказываю, кем я был в позапрошлой жизни. А может, у меня ее не было?

Вот на ТВ-экране дяденька ученого вида рассказывает, как разговорился с мальчиком шести лет (сейчас стало модным выяснять у детей их отношение к взрослым проблемам). И этот шестилетка поведал о своем участии в Русско-японской войне в начале прошлого века. Там он погиб. Но потом не раз возрождался в других воплощениях. А вот молодая блондинка отвечает на настырные вопросы корреспондента, открывшего в ней, продавщице ювелирных украшений, наследницу богатого рода в  средневековом царстве, погибшем в момент страшного землетрясения… Словом, у каждого из нас есть своя далекая предыстория, утверждает корреспондент, только нужно «прислушаться к своему току крови – он расскажет тебе про тебя…».

Это утверждение совсем меня растревожило. Ведь никто, кроме меня, не знает всех испытаний моей жизни – единственной и неповторимой, как бы ни старались нынешние мистики убедить меня в обратном. К тому же оказалось: сочинять себе еще несколько жизней – занятие увлекательное. Не порождающее угрызений совести по поводу того, что творится при нашем попустительстве в реальной жизни и что же в конце концов оставили нам предыдущие поколения? Историческую фантасмагорию с бесконечными войнами? Или  слабую надежду на умнеющее (как кажется) человечество?

Мой приятель (Умеренный циник) обычно снижает этот осторожный оптимизм словами:

– Главное – так обмануть себя очередной идеей социального переустройства малой кровью, чтобы покинуть этот мир с песней… Слова этой песни давно сложены: «Мы наш, мы новый мир построим, кто был ничем, тот станет всем…»

Но другой мой приятель (Непримиримый циник) снимает с левой ноги ботинок (как однажды случилось с одним политиком в ООН) и стучит по клавиатуре компа, требуя трезвого отношения к проблеме человеческого самообмана:

– Протестую! Никаких песен! Всех сочинителей лживых легенд сослать в Сибирь, как кулаков. Всех журналистов, пишущих по команде начальников одобрительные статьи, заставить собрать все, что они написали, обязав публично сжечь написанное в крестьянской печи, наименовав ее – «Пожирающая вечность»!!!

Спорить с Непримиримым бесполезно. Я лучше расскажу две истории об очень разных людях, проживших свои жизни достойно, не впадая в облегчающий душу самообман.

…Во владимирской деревне с тихим названием Погост (от слова «погостить» – здесь в старину бывали шумные ярмарки) я живу каждое лето, расспрашивая пожилых жителей о минувших тяготах их бытия. И записываю эти истории. (Они составили книгу «День в августе», отмеченную Всероссийской литературной премией.) А недавно вышла еще одна моя книга «Усмешка бытия» – о людях нынешней деревни. Местные книголюбы рассмотрели ее на уличных посиделках и постановили: распространить в пределах окрестных деревень. Пришлось им помогать. А заодно и уточнить некоторые подробности прошлого бытия.

Сельский учитель Александр Билетов вранье считал главным злом в человеческой жизни. Фото из архива автора

О тех, кто в трудные годы здесь противостоял обстоятельствам, кто во время поголовной коллективизации не пожелал «записаться в колхоз», в деревне до сих пор говорят с уважением и так, будто это случилось вчера. Их было всего трое на всю деревню (50 домов). Они отличались особой деловой хваткой и независимостью суждений.

Дочь одного из них, Вера Мололина, показывает мне свою усадьбу – грядки, цветы, яблони, бревенчатый дом с хозяйственными пристройками.

– Отец без конца его перестраивал, улучшал, сам был плотник, – рассказывает Вера Александровна.

Входим в дом. И в кухне меня словно бы кто-то окликает. Все обычное, как у всех. Но над холодильником – большой снимок в рамке, а на нем супружеская пара – отец Александр Михайлович и мать Анна Платоновна. Сидят на стульях, вынесенных во двор. Лица празднично оживленные.

Спрашиваю, почему снимок на кухне. Моя собеседница улыбается:

– Чтоб они видели в подробностях, как мы сейчас живем. В нашем благополучии и их заслуга.

Подумав, добавляет:

– Они на самом деле живые, раз мы с ними говорим.

Жили они трудно, но дружно, вырастили шестерых детей и восьмерых внуков. Смертность в те годы (особенно – детская) была высокая, у них же никто не умер. Все было в их крестьянской судьбе – грабительские госпоставки (яйца, молоко – такой оброк с каждого двора государству), налог на яблони (их крестьяне стали вырубать), урезание огородных соток. Именно тогда начался резкий отток сельского населения в окрестные города. Поэтому-то и дом Мололиных сейчас обитаем только летом.

Можно ли такое забыть, спрашивает нас наш ток крови? И стоит ли подлинную, оставшуюся в памяти историю людской жизни засорять нелепыми выдумками?

– Но это же естественная человеческая потребность – мечтать, выдавая придуманное за осуществленное, – вмешивается в мой текст Умеренный циник.

– Семьдесят лет воображали, что строим что-то дельное, – усмехается Непримиримый циник, – а построили неконкурентоспособную экономику.

– Зато у нас есть то, чего нет у других: наше отечественное бескорыстие, наша доброта... – возражает ему Умеренный.

…Их спор бесконечен. Я же расскажу историю еще одной судьбы. Про бескорыстие.

Этот человек был идеалист. Так он сам про себя говорил в конце своей жизни. Он был именно таким. Он был Учитель. Сельский Учитель.

В селе Олонешты (юг Молдавии) его долговязая фигура в перспективе длинной улицы заставляла встречных собраться с мыслями и быть готовым не только поприветствовать Учителя, а еще и рассказать ему, куда идешь. И – зачем. И вообще – зачем живешь. Ему охотно рассказывали. Потому что знали: он не употребит сказанное тобой во вред. Он ребят привораживал. Они приходили к нему со своими бедами, и он врачевал их подростковые душевные раны. Хотя ему за это не платили.

Я был одним из «раненых». Мы приходили к Учителю в его «хижину дяди Тома» (популярная тогда книга). «Хижина» на самом деле была мазанкой с камышовой пристройкой – бывшая летняя кухня. Здесь Учитель проверял тетради. Однажды под настроение прочитал нам наизусть (!!!) половину пушкинского «Онегина», чем потряс деревенскую разновозрастную ребятню. Выяснилось, что он и сам пишет стихи. Почему не публикует? Время не пришло.

Вранье он считал злейшим врагом всего человечества. Он был конфликтным человеком, как все искренние люди. И мы видели, как он страдал от своей конфликтности. Сочувствовали:

– Александр Алексеевич, забудьте! Сходите в плавни, на охоту. Или лучше с нами на рыбалку!

– Нет, не лучше, – возражал. – Все надо доводить до конца.

В селе о нем говорили:

– Учитель Билетов? Да это кремень, а не человек.

Он не стал понятнее, даже когда мы повзрослели. Походы с нами на рыбалку, разговоры у костра не делали его проще, он и там казался пришельцем из другого мира. Этот мир приоткрывался стихотворными строчками. Учитель уехал из Олонешт внезапно. После нового конфликта с начальством. 

Он отвечал на все наши письма и тогда, когда Советский Союз перестал существовать. И даже последние годы жизни, которые он провел (после очередного конфликта с начальством) егерем в степном охотхозяйстве Кызыл-Орды – вот куда занесла его мятежная душа! – он писал нам, своим ученикам, рассеянным по просторам бывшей империи, пылкие письма. Шутил по поводу «живого памятника» себе:  бывшие ученики давали сыновьям при рождении имя Учителя – Александр, а дочкам – Александра. В письмах он призывал: «Живите подлинной жизнью, а не выдумкой! Выдумка – это яд. Действительность сурова, но она и есть настоящая жизнь». В одном из его последних писем есть такие слова: «Человечество погибнет, если не перестанет жить во лжи».