Игорь Яркевич  |
| Народ видел в Иуде соратника в борьбе с религией. Карл Брюллов. Лобзание Иуды. 1843–1847. ГТГ |
Ее обзывали по-всякому. Ее называли социалистической, коммунистической, масонской, еврейской, французской, немецкой, рабоче-крестьянской, зарей человечества, осиновым колом в могилу буржуазии, и уже невозможно вспомнить, как только ее не называли.
Но она была совсем другой. Она была имперской. Она была перезагрузкой Российской империи.
Революция не изменила и не отменила русский порядок вещей и имперский пресс. Она их модернизировала.
Революцию забыли. Все-таки она была слишком давно. От революции остались пафосные советские топонимы, которые со временем потускнели. Ленина и Свердлова неграмотная молодежь считает персонажами какой-то допотопной компьютерной игры, в которую уже невозможно играть – она не скачивается на приложения к новым девайсам. Станцию метро «Добрынинская» уже ассоциируют не с революционером Добрыниным, который боролся в Замоскворечье за советскую власть, а с богатырем-патриотом Добрыней Никитичем. Про него известно больше. Станцию метро «Октябрьская» уже тоже воспринимают не как память об октябре 1917-го, а как что-то связанное с каким-то внеидеологическим октябрем.
Но иногда революция напоминает о себе.
Вдруг снова приходят призраки революции.
Выходит из Мавзолея Ленин. Спускается с памятника, которого уже нет и чьим возвращением постоянно пугают, Дзержинский. Откуда-то сбоку выползают Троцкий, Свердлов, матрос Железняк. Сверху грозит Фанни Каплан. Идет переодевающийся в женское платье Высоцкий в роли Керенского в революционном спектакле Театра на Таганке «Десять дней, которые потрясли мир». И снова ползает, летает, лежит и ходит Ленин в разных видах – то на броневике, то в шалаше, то в Мавзолее.
Призраки революции говорят, что они ошиблись.
Но уже поздно.
Революция была вторым крещением Руси.
Но она не отменила первого крещения. Она только переформатировала русскую империю. И русский социум навсегда уснул. Он уже не делал попыток новой революции. Нарушив во время революции все табу и запреты, русский социум усвоил, что имперский порядок вещей вернется снова, и уже все попытки уничтожения его безнадежны.
Революция, как известно, съедает своих детей.
В России все было сложнее.
В России был бесконечный процесс поедания с обеих сторон.
Сначала дети революции съели революцию.
Потом революция сама съела детей революции.
Потом дети детей революции снова съели революцию и первых ее детей.
Когда уже съели революцию и всех ее детей, от революции мало что осталось. Остались только мифы о революции. Мифы были либеральные, патриотические и консервативные.
В консервативном мифе Россия до революции жила хорошо. Россия до революции жила плохо, но в мифе хорошо. Россия ходила в церковь, пекла расстегаи, читала Льва Толстого, вкусно пахла, танцевала на балах, хорошо выглядела, и вообще все было хорошо. Но тут пришли большевики, и все кончилось. Россию потеряли. Россия больше не ходила в церковь, готовила всякую дрянь в столовой, ничего не читала, пахла только потом и танцевала под гармошку во дворе.
Еще есть миф про доброго Ленина, который заменил миф про доброго царя. Ленин был хороший. Ленин был добрый. Ленин вел Россию в сторону западной демократии и почти довел, но все-таки немного не довел.
Иногда Россия хочет вернуться к монархии. Но это иллюзии. Россия не хочет в тот мир, который был в России до 1917 года. Россия его не жалеет.
Все сложнее. Россия жалеет тот мир, который мог бы быть в России после 1917 года, но которого в России нет до сих пор.
От революции остались не только мифы и пафосные советские топонимы. От революции остались уроки.
Остался урок золотого века, когда после революции наступил русский золотой век – военный коммунизм. Наступило обещанное большевиками социальное равенство, и не стало ни богатых, ни бедных. Исчезли все границы, разделявшие богатых и бедных, потому что ни у кого уже ничего не было – ни у богатых, ни у бедных. Тогда наступила русская утопия – жить без денег и вне денег. Жить возле самого края. Жить на самом краю. Жить за краем. Жить Божьей милостью. Жить в полуподвале, на чердаке, в чулане, в землянке, в обвалившемся доме, в засыпанном окопе, в неотапливаемом бараке, в зоне в углу на нарах возле параши. Жить на какие-то уже совсем символические деньги, на копейки, на остатки от копеек, жить без всего. Сидеть в дерьме, в блевотине, в харкотине, держаться зубами за каждую мелочь, за каждую ерунду – за четвертинку, за восьмушку, за окурок, за огарок, за обноски, за ошметки, за осколки, за полпайки, за порыв ветра, за плевок, за заштопанную портянку, за вязанку дров, за тлеющий уголек, за обгоревшую спичку, за рассыпчатую махорку, за сухарик, за колосок, за суп из топора, за баланду из лебеды, за отвар из картофельной кожуры, за что-то желтое в тарелке – и еще работать от зари и до зари, верить в светлое будущее, учить жить весь мир и не чувствовать себя обделенным.
Еще от революции остался урок Ленина. Мои бабушки произносили имя «Ленин» с придыханием. Все-таки Ленин был самый лучший русский писатель. Ленин был самый русский философ. Ленин лучше понимал и знал Россию и русское имперское сознание, чем все русские писатели и философы. Лучше Достоевского, Толстого и Соловьева. Поэтому Россия поверила Ленину, а не им.
Еще один урок революции – урок русского языка. Русский язык разбил миф, что он не подходит для революции и Ленина. Русский язык для этого слишком нежный и дворянский. Русский язык стал языком революции и Ленина. В русском языке сразу нашли свое место слова «контра», «продразверстка» и «Пролеткульт». Русский язык стал таким же верным стражем революции, как ВЧК и Реввоенсовет.
Маркиз де Сад и красный конь – тоже уроки революции, хотя де Сада в России мало кто читал, и в основном о нем только слышали. Но он сразу стал русским национальным писателем.
Россия после революции оказалась в ежедневном садизме – в океане насилия, красного террора, голода, холода, вороненого ствола нагана, добивания штыком, разделения тела врага пополам по вертикали от головы до седла ударом сабли, тифа, туберкулеза, вшей, собачьего языка пролетариата. Насилие революции шло рядом с романтикой всех составляющих насилия и оправданием удовольствия от насилия революции как необходимости для победы революции и строительства нового мира.
Урок садизма переплетается с уроком красного коня. Сначала революционеры красного коня кастрировали. Потом разрезали на части. Потом сварили. Потом съели. Потом отрыгнули. А потом стали его купать. А уже потом революционеры написали картину «Купание красного коня» и стали относиться к красному коню как к одному из символов революции.
И еще два урока революции – Иисус Христос и Иуда. Блок увидел Иисуса Христа как знак революции, а революцию – как явление Христа России. Но революция была другого мнения о своей идентификации. Есть апокриф о памятнике Иуде, который сделал восставший народ. Народ видел в Иуде соратника в борьбе революции с религией. Как памятник Иуда грозил небу кулаком. Памятник не сохранился. Но сохранилось его описание. Как урок революции.
Еще один урок революции – бесконечность. Революция называла себя мировой и в своих планах предполагала революцию не только по всему миру, но и по всей Вселенной. Сначала Земля, а потом долететь до Солнца. Потом долететь еще куда-нибудь и тоже освободить.
Глобализм революции и планы по перестройке мироздания привлекали к революции интеллигенцию и авангардную культуру. Деятели культуры, очарованные русской революцией, втягивались в перестройку мироздания и одновременно в садизм, потому что без садизма мироздание изменить невозможно. Бернард Шоу просил ученых изобрести легкий газ, чтобы буржуазия, которой дальше не было бы места после победившей на всей Земле революции, могла безболезненно уйти. Ученые изобрели газ, но совсем другой – газ камер Освенцима, и Бернарду Шоу стало неловко за свою очарованность русской революцией.
Есть еще один урок революции и ее тайна – урок и тайна наркозависимости. Изменение мира к лучшему – это сильнее героина и кокаина. Кто узнал тайну революции – тому уже неинтересны все другие тайны. Все другие полезные ископаемые и все другие балеты. Все другие книги, женщины и спиртные напитки. Все другие наркотики. Мир нельзя изменить к лучшему – так могут говорить лишь те, кто ни разу не пробовал наркотика революции. Кто так и не узнал, что можно не только изменить мир к лучшему, но и создать принципиально новый мир. Поэтому революция – навсегда тайна. Это не тайна только для тех, кто ее попробовал.
И это еще не все уроки революции.
Уроки русской революции – как мины замедленного действия. Никто не знает, как они действуют и когда сработают.
У революции еще много уроков.
