Виктория Синдюкова
Бабушки и внучки зачастую лучше понимают друг друга, чем матери и дочки. Фото Pixabay
Недавно мне исполнилось 45. И впервые меня не поздравила бабушка, хотя долго готовилась к этому моему юбилейному дню. Ее не стало практически накануне. Обычно она всегда была первой, придумав когда-то поздравлять меня ночью, в 00 часов, 00 минут. Я, маленькая, естественно, не спала до этих 00, предвкушая удовольствие от получения первых – самых ранних подарков.
Мы с бабулей родились в одном месяце, в самой середине лета, она – в 1926-м, а я сорока шестью годами позже. Я точно знаю, что сразу стала для бабушки самым главным на Земле человеком. Главнее не было. Она растворилась во мне на долгие годы.
С моим рождением привычная жизнь моих молодых родителей особо не нарушилась. Папа только закончил университет и стал преподавать там же, а мама доучивалась в медицинском. Дедушка, мамин папа, по советским меркам неплохо зарабатывавший, решил, что семью он как-нибудь прокормит, а нянчить меня будет бабушка, поскольку эксперимент с нанятой нянькой провалился. Решение было принято волевое и немедленное: бабушке с работы уволиться и посвятить себя новорожденной внучке, мужу-добытчику, дочери-студентке, зятю – молодому преподавателю. Вот так моя 46-летняя бабушка из корректора превратилась в домохозяйку. А чуть позже моим родителям повезло еще больше – им добыли отдельную квартиру, причем в соседнем доме. И я окончательно стала бабушкиной и дедушкиной.
Бабушке еще не было 49, когда она овдовела. Жизнь ее в один момент рухнула, поскольку любовь ее к деду, а его к ней была из разряда «такой любви не бывает». К нам переехала прабабушка, бабулина мама, и бабушка вновь вышла на работу, но не в прежнее место, а в архив одного из институтов. Меня определили в детский сад, директором в котором была лагерная (58-я статья) подруга прабабушки. Чудесным образом садик располагался не рядом с домом, а недалеко от бабулиной новой работы, так что по утрам мы ездили вместе – сначала завозили меня, потом бабушка отправлялась в свои архивные джунгли. В этих поездках продолжались недорассказанные перед сном истории: про детство и юность, про войну и эвакуацию, про после войны, про их с дедушкой свадьбу. Про то, как моя мама была маленькой и как она росла, как встретила моего папу, и про то, что меня... бабушка с дедушкой нашли на помойке. Всех детей покупали в магазине, кого-то приносил аист, кто-то дожидался своей судьбы в капусте, и лишь меня одну нашли в куче мусора – «такую черноглазую с ресничками-стрелочками, отмыли, соскребли всю грязь и решили оставить себе».
И я в эту смешную чушь искренне верила, причем довольно долго. Бабушкины рассказы сопровождались моим гомерическим хохотом (собственно, ради этого они и рассказывались – чтобы мне было весело и смешно). Даже про войну бабушка тогда выбирала для меня из своих воспоминаний только что-то забавное, понимая, что всему свое время. Когда подъезжали к садику, а еще хуже, когда к нему подходили, из глаз моих как-то сразу градом начинали литься слезы. Садик был прекрасен, а все его обитатели на редкость добры, приятны, отзывчивы и улыбчивы. Но я все равно ревела. А на обратном пути мы с бабушкой опять шутили и смеялись.
Дома я смотрела, как бабушки возились по хозяйству, и как-то запоминала все, что они делали. Все эти бытовые дела сопровождались пением и объяснениями того, чем, например, сопрано отличается от баса (возможны варианты), Чио-Чио-Сан от Каварадосси, па-де-де от па-де-труа, Одетта от Одилии, а Жизель от Джульетты. Именно тогда я поняла, что театр – это не скучно. Позже начиналось чтение в постели, да с таким выражением, что уже никакой театр был не нужен. А у моих кукол наутро появлялись редкие в советском быту имена Козетта, Суок, Гунилла, Бетан, Герда... Книги выбирала бабушка, и, как правило, не только традиционные сказки.
Мы часто ездили с ней отдыхать. Лет с четырех – на море, в Адлер, где мы загорали на «Детском пляже» и танцевали в санатории «Известия», ездили на экскурсии и варили кизиловое варенье на зиму, собирали грибы и фундук в горах, покупали горячую вареную кукурузу с солью и всякие заколки и бусики у местных артельщиков. Бабушка регулярно возила меня в страну своего детства – Украину, где я довольно быстро начала понимать язык и на всю жизнь полюбила Киев и Крещатик, мы обожали отдыхать в Прибалтике, особенно в Таллине, на даче друзей – эстонских профессоров. Отлично мы проводили время и в Москве, где бабушка от души веселила меня вместе с главным другом деда по лагерю (опять 58-я), Мишаней, ставшим мне, по сути, названым дедом и заботившимся обо мне долгие годы до самой своей смерти.
Учеба моя (она всегда должна была быть примерной) бабушки не касалась – ответственность за это лежала на маме. На бабушке было мое моральное и эстетическое восприятие окружающего мира. Бабушкина шкала ценностей была проста до безобразия – она делила все на «красиво» и «некрасиво»: врать красиво? – нет, быть грубой красиво? – нет, дырка на колготках красиво? – нет, предательство красиво? – нет. И так во всем. Никаких полутонов. Зато все абсолютно понятно.
Раз в неделю, вплоть до окончания мною школы, мы навещали с бабулей ее «стариков» – Броню и деда Исаака, единственных оставшихся в живых близких из поколения ее родителей. Каждый из них был одинок; там и там нас всегда очень ждали. Бронины рассказы о дореволюционной ее жизни в Киеве и Москве будили мое детское воображение. Совсем маленькой я наряжалась во все ее боа, «менингитки» и митенки, а будучи подростком, перелопатила в Брониной библиотеке «Всемирную историю», «Историю искусств» и много других интересных книг в потрясающих переплетах с папиросной бумагой, разделяющей страницы. У деда Исаака я тоже подбиралась к книжкам и пропадала часами или в саду, или в кабинете. Как ни странно, мне было совсем не скучно в обществе этих уже старых, по сути, людей. С ними было интересно – они много знали и мыслили здраво до последних своих дней. Бабуля – великая умница, что брала меня к ним с собой.
Сказать, что с бабушкой мне было только весело и комфортно всю жизнь, значит соврать. В подростковый мой период бабушка превратилась в эдакого личного моего цербера-телохранителя – это нельзя, то запрещено, туда не пойдешь, сюда не пущу. А заодно: сделай это, научись тому-то, помоги в этом, перестань заниматься глупостью и ерундой, убери за собой, а еще здесь и здесь... Голова моя пухла от всех этих бабушкиных ЦУ и тотальных запретов. Но сейчас я понимаю, что все было не из вредности и неспроста. Она хотела уберечь, оградить, сохранить, защитить самое ценное, что у нее в жизни было.
Несмотря на то что с 17 лет я жила уже отдельно от семьи, в другом городе и в другой стране, бабушка по-прежнему вела меня по жизни. Когда мне было плохо, бабушка прилетала и просто была рядом. Когда мне было хорошо, но тяжеловато – бабушка тут как тут. Мою старшую дочь нянчила она – прилетела и заменила собой нянек, домработниц, кухарок. Она водила дочку в театры, рассказывала ей свои истории, читала книги, играла в ее игры, освободив нас с мужем от бытовых забот, подарив нам возможность дома просто ночевать, а все остальное время посвящать работе. Когда родился сын, бабушка снова разгружала меня – она не молодела, но все так же с упоением заботилась о малышах, вела хозяйство.
Дети подрастали, бабушка старилась. Теперь уже правнуки слушали ее рассказы и делились с ней самым сокровенным, а бабушка хранила их секреты. Подросшая моя дочь записала однажды бабушкины рассказы на диктофон, оформила все эти истории в книжечку, которую раздарила всей нашей большой семье в бабулин 80-летний юбилей.
Мы постарались устроить бабушке достойную старость, она не нуждалась ни в чем – ни в самом лучшем врачебном уходе, ни в заботе домашних. Мы свозили ее в Париж, наконец осуществив не сбывшуюся в молодости мечту. Правда, французский к тому времени бабушка уже совершенно забыла, но прогулки наши по Парижу в подробностях вспоминала потом еще долгие годы.
Сейчас внутри всех нас какая-то пустота, какой-то незаполненный вакуум. Исчезло из жизни что-то, что естественным образом было всегда. И я понимаю, что придется этот вакуум как-то заполнять, повторяя все, что помним о войне, вперемежку с оладушками, форшмачком и котлетками, походами в театр, объяснениями балетных терминов и понимания того, что красиво, а что нет. Наблюдая когда-то за умениями бабушки, я, не учась специально, запросто накрываю стол из многих блюд, дом и семью содержу в порядке, люблю театр и вожу детей в оперу и на балет. Иначе как будут расти они и будущие внуки? Прервется связь времен? Нет, я так не хочу.
Дарья Гармоненко 