Гарри Поттер по имени Андрей

Цветники посреди спальных районов – словно островки в океане депрессии, усталости и агрессивности огромного города. Фото с сайта www.gov.spb.ru

В далеком 2003 году я приезжала из Петербурга на праздники в честь 300-летия столицы Карелии Петрозаводска. «Рифмующиеся» по имени державного основателя и его небесного покровителя названия наших городов обязывали. Тем более что «свое» 300-летие только что отбушевало, я его не видела, ибо пришлось фактически эвакуироваться на три дня: работать в центре Питера или сходить без паспорта за хлебушком по месту жительства – в знаменитом дворцами пригороде – было нереально из-за охранных «периметров», возникших из-за приезда высоких местных и зарубежных гостей. Зато в Петрозаводске, который отмечал юбилей чуть позже, оказалось менее бдительно и более празднично.

Выйдя из гостиницы, мы увидели через дорогу вывеску: «Магический салон «Луна». Заглянули. Все как и положено: запахи индийских благовоний, амулеты. На стенах абстрактные картины, одну я тут же захотела купить. Спроси зачем – не объясню, но она до сих пор висит над кроватью. Видимо, в самом деле магия. А потом откуда-то из глубины к нам вышел человек. Тогда появились фильмы про Гарри Поттера, так вот, это был вылитый Гарри Поттер, только взрослый. И, конечно, нашлись общие знакомые. (Петербуржцу в радиусе 700 км вообще несложно найти общих знакомых с кем угодно, тут магии нет.) Взрослый Гарри Поттер решил нас одарить амулетами-рунами.

Для нашего юного родственника он передал в дар руну «на поступление в вуз». Нам – «на путешествие». Я забыла, как они назывались, но действовать стали сразу. Все быстро стало очень магическим – и Петрозаводск, и карнавальные шествия, и музыка отовсюду. Или показалось – например, вечером на гостиничной лестнице мы увидели идущую нам навстречу большую ростовую куклу – точь-в-точь Иосиф Кобзон – и замерли. Правда, это оказался действительно Кобзон.

Иногда магические артефакты работают, хотя и очень странно. Фото Артема Житенева (НГ-фото)

На следующий день нас внезапно позвали в дальнюю даль – в Лоухи (название этого северного райцентра совпадает с образом злой колдуньи из «Калевалы»). Мы так и не поняли, почему мгновенно согласились ехать на какое-то празднество тамошней потребкооперации, но поехали. По дороге сломалась машина, нас подобрала случайная попутка, затем нас занесло в национальный парк, а оттуда выбраться было совсем никак – поезда с ближайшей станции были переполнены по летнему времени, на неведомой силе добрались опять до Петрозаводска и чудом выцепили последние плацкартные билеты до Питера. А там только что был торжественно открыт Ладожский вокзал, но еще не были толком сделаны ни перроны, ни эскалаторы, не были организованы остановки транспорта рядом. И по чудовищной жаре мы тащили неподъемные рюкзаки с полиграфической юбилейной продукцией и щедрыми дарами потребсоюза из Лоухи. Так и решили: руна работает, но уж очень странно.

С родственником тоже сработало. Тем же летом он со своим троечным аттестатом вечерней школы (из всех остальных выгоняли за прогулы – любил человек вместо уроков за компьютером сидеть) поступил без всяких репетиторов на журфак, преодолев чудовищный конкурс. Не отучившись и полгода, заскучал и ушел. Следующим летом таким же образом поступил на философский, на ставшую модной конфликтологию. И там не вынес двух месяцев. Нет, у него теперь все хорошо, и образование в итоге пошел получать международного образца, и работа с командировками по всему миру, так что иногда кажется, что и наша руна непостижимым образом перекочевала к нему. Потому что я ее уже много лет не видела…

Мир чрезвычайно тесен. Из Сети доносились вести, что карельский маг пытался баллотироваться то ли в депутаты, то ли в мэры, а еще он предлагал устроить какой-то фантастический космодром. Это вызвало недовольство республиканского начальства. Космодромы, сказали ему, могут быть только федеральными, хоть фантастические, хоть какие. Идея крамольна, автора взять на карандаш.

А потом я его встретила с видеокамерой на концерте фьюжн-группы. Оказалось, он давно живет в Петербурге, у него комната на Лиговке. Кстати, когда слышу выражения вроде «лиговская шпана» или «лиговские подворотни», мгновенно распознаю человека, который на этой самой Лиговке либо никогда не бывал, либо бывал лет 20 назад как минимум и в Петербурге ничего не понимает. Коммуналки на Лиговке еще есть, но ее облик сейчас – магазины, кафе, рестораны, бизнес-центры, гулять там намного безопаснее, чем где-нибудь в окрестностях «трех вокзалов». И рядом знаменитые кварталы «Петербурга Достоевского» (впрочем, там тоже давно нет распивочных с прототипами чиновника Мармеладова, когда-то плавно перешедших в рюмочные и пивные советских времен, которых тоже давно нет). Вот в Достоевском все и дело, слышу я от мага Андрея.

13-летним мальчиком в Петрозаводске он снял с полки книгу с названием «Преступление и наказание». Решил, что детектив. И с первых же страниц, а затем глотая роман за романом, обрел главную страсть своей жизни – город Достоевского. Приезжали каждое лето к тетке в спальный район, но уныние этого района не разбило образ. «Задолго до фильма «Матрица» Федор Михайлович показал мир матричного города, в котором живут его герои. Из матрицы для города есть выход, Достоевский показывает путь, но этот путь никому не виден». Нужна принципиально новая архитектура – но с сохранением старины – и много зелени, говорит Андрей, нельзя отнимать у нас пространство, закрывать его все более и более высотными зданиями. «А так – это веселый город. Я могу жить только в нем. Все города России, где я бывал, полны печали, а Петербург – нет».

Я не удивляюсь такому высказыванию вопреки известному стереотипу о мрачном депрессивном городе. Молодые иностранцы, приезжающие сюда по делам, говорят то же самое. Они не слишком придавлены российским культурным багажом, Dostoevsky – это значимое, но совсем по-другому. «Скорее это как у Бахтина о Достоевском, карнавальная тема. И достоевская «сумасшедшинка» имеет природу, которая в конечном счете ведет к жизни, а не к унынию и смерти». Андрей снял короткометражку «по Достоевскому». Были показы в клубах и кафе. А еще он водит экскурсии по «достоевским» местам. Причем это не только традиционные «дом Раскольникова» и «дом процентщицы». Была, например, тема – Достоевский и Фрейд. Маршрут проходил по Петроградке, там Институт психоанализа.

Фильмы Андрей снимает и монтирует долго. Так, кусок того самого «достоевского фильма» должен был происходить в жаркой пустыне (по мотивам одной, всего одной вскользь брошенной фразы литературного героя). Пустыней была песчаная отмель на маленькой речушке в 200 километрах от Питера. Я видела съемку, она шла несколько часов. Какой там «космос Достоевского» – ивняк и всплески мелких рыбешек. На кадрах получился образ пустыни, куска души. А еще как-то из неремонтированной бани выпрыгивала рыжеволосая девица в прозрачных одеяниях и мчалась к зимней реке, а за ней гнался инфернальный тип с волчьим хвостом на шапке (такие хвосты продавали во время выездной торговли Валдайской меховой фабрики на старорусском курорте). Деревенские жители если и удивились, то слегка: «Питерские кино снимают». А я, когда включаю в машине песню той распавшейся уже давно фьюжн-группы (называется она «Волчья невеста», девушка гадала о суженом и вскрикнула: «Рок мой, жуткий рок, вместо жениха волк!»), всегда вижу перед собой эту холодную баню, и эти сугробы, и Андрея с камерой. Потом он гадал мне на картах Таро.

Перед фильмом о Достоевском был фильм по мотивам диалогов Платона. Про добро, зло и красоту. Сквозь плакатные образы реалий 1990-х и начала нулевых – ну все знают: «бандитский Петербург», мафия, банкиры, «крыши», прокуроры, секьюрити – звучала песня на стихи, кстати, петрозаводского автора: «Дети северного ветра и путей его бескрайних,/ Мы опять сюда вернулись, в этот старый, сонный мир –/ Возвестить о новом утре, разбудить живых и ранних/ И развеять веру поздних в позолоченный кумир./ Это наше возвращенье грянет дерзким ураганом./ Он очистит мир от скверны – от всего, где виден край:/ От иллюзии закона, от вселенского обмана,/ От подкупленного бога, от пародии на рай».

Это не кассовое кино и не культовая поэзия. Просто когда я вижу цветники на Охте… О, эти цветники в местах, откуда когда-то спешила «охтенка с кувшином», та самая, пушкинская, ей маленький памятник поставлен в саду «Нева». Жители этих кварталов сменялись на протяжении всех веков, «коренных» можно найти разве что случайно. Но идешь дворами среди девятиэтажек, хрущевок и двух-трехэтажных домов, построенных немецкими пленными, – и повсюду наталкиваешься на буйство красок и форм: папоротники, георгины, лилии, маргаритки. Сами жители высаживают цветы, выкладывают камни и мастерят плетеные ивовые ограждения, вешают на ветки рябин и сиреней старые игрушки. И давно никому не приходит в голову даже зимой на скрытые под снегом эти цветники припарковать машину или накидать мусора. Хотя с парковкой, как везде, сложно. Среди океанов депрессий, усталости и агрессии – а в огромном городе всего этого много – вот такие островки. И я вспоминаю Андрея, про «веселый город» Федора Михайловича. Андрей снимает фильмы, другие люди играют музыку, третьи сажают цветы на Охте, и все мы ищем путь из матрицы.